Декстер на десерт / Dexter Is Delicious - 29 глава

[bitari]

Я был далеко отсюда, в неведомом пространстве, где крошечные искры света пронзали бесконечный океан тьмы, в котором дрейфовал Декстер, поскольку его свинцовые ноги и руки оказались совершенно неспособны двигаться. Я испытывал тошноту и головокружение и очень долго не чувствовал ничего, кроме самого ощущения бытия, но наконец пришедший издалека звук добрался до меня и принес на своей спине идею, которая воплотилась в одном ясном и чистом восклицании: "Оу!" И я понял, что это "Оу!" - не мистическое заклинание для использования при медитации, и не название утраченной земли, о которой говорится в Библии, но, практически, единственный способ кратко описать состояние Декстера выше плеч.
- Оууу….
- Ну же, Декстер, просыпайся, - произнёс тихий женский голос, и я почувствовал прохладную ладошку у себя на лбу. Я понятия не имел, кому принадлежали голос и рука, и по правде говоря, это казалось совершенно не важным по сравнению с тем фактом, что в моей голове плескался целый океан боли, и я не мог повернуть шею.
- Декстер, пожалуйста, - настаивал голос, и прохладная ладонь похлопала меня по щеке намного сильнее, чем принято в обществе. Каждый хлопок заставлял очередное "оу" прокатиться по моей голове, и наконец я нашел в себе силы совладать с руками и пошевелил одной, чтобы отвести в сторону бьющую меня ладонь.
- Оууу, - простонал я вслух, и это прозвучало похоже на отдалённый крик большой и очень усталой птицы.
- Ты живой, - произнёс голос, и проклятая рука вернулась и снова похлопала меня по щеке. - Я действительно беспокоилась. - Мне показалось, что я уже слышал этот голос, но не мог вспомнить, где именно. Впрочем, учитывая, что голова моя была забита обжигающе-горячей овсянкой, этот вопрос был не первостепенной важности.
- Оуууу! - взвыл я снова, с гораздо большим чувством. Я не мог ни подумать, ни сказать ничего другого, но не расстраивался из-за этого, поскольку "оу" идеально отображало текущее положение вещей.
- Ну же, - сказали мне, - открывай глаза, Декстер, ну.
Я задумался над словом "глаза". Они имеют какое-то отношение к… как его, зрению? Находятся где-то на или около лица. Это походило на правду, и я почувствовал, как внутри меня затеплилась радость. Я угадал правильно. Хороший мальчик.
- Декстер, пожалуйста, - продолжал настаивать женский голос, - открывай глаза, ну.
Я почувствовал, как её рука приближается к моей щеке, чтобы похлопать по ней ещё немного. При мысли об этом в моем мозгу вспыхнула идея - глаза можно открыть вот так. Я попробовал. Правый раскрылся сразу же, левый дёрнулся несколько раз, прежде чем распахнуться навстречу неясной картине мира. Я немного поморгал, чтобы сфокусировать зрение, и добился своего: картинка обрела чёткость, но не смысл.
Примерно в футе над моим нависало лицо. Лицо было неплохое, и я был совершенно уверен, что видел его раньше. Оно принадлежало молодой девушке, и сейчас было напряжено от беспокойства, но пока я моргал, пытаясь вспомнить, где я его видел, оно расплылось в улыбке.
- Эй, - сказала девушка, - ты заставил меня поволноваться.
Я моргнул ещё раз. Это оказалось тяжким трудом, и было, пожалуй, единственным, с чем я мог справиться. Одновременно ещё и думать я уже не мог, поэтому моргание пришлось прекратить.
- Саманта, - прокаркал я, очень порадовав себя этим. Да, к лицу прилагалось это имя. А само лицо было так близко к моему, потому что моя голова лежала у неё на коленях.
- Она самая, - подтвердила Саманта. - Рада, что ты снова с нами.
Реальность постепенно просачивалась в мой пульсирующий от боли мозг: Саманта, людоеды, холодильник, огромный кулак… С некоторым трудом, но мне всё же удалось собрать обрывки воспоминаний в связную картину и она оказалась куда хуже моей головной боли. Я снова закрыл глаза и взвыл.
- Оуууу!
- Да, ты это уже говорил, - сказала Саманта. - У меня нет аспирина или чего-то вроде, но это может помочь. На вот.
Я почувствовал, как она шевельнулась, и открыл глаза. Она держала большую пластиковую бутылку и открывала её.
- Глотни, - предложила она, - Медленно. Не слишком много, а то захлебнешься.
Я глотнул. Вода оказалась прохладной, со слабым привкусом, который я не смог распознать. Только сейчас я почувствовал, как у меня пересохло горло.
- Ещё, - попросил я.
- Пей понемногу, - предупредила Саманта, позволяя мне сделать ещё один маленький глоток.
- Хорошо. – выдохнул я. - Я хотел пить.
- Ничего себе, - сказала она, - целых четыре слова подряд. Ты и вправду приходишь в себя. – Она тоже отхлебнула воды и опустила бутылку.
- Можно мне ещё немного воды? - попросил я и добавил. - Это целых пять слов.
- Это точно, - произнесла она с такой интонацией, будто её безумно радовал мой вновь обретённый талант складывать слова в предложения. Она поднесла бутылку к моим губам, чтобы я мог сделать ещё глоток. Вода помогла мускулам моего горла расслабиться и даже слегка облегчила головную боль, а вместе с ней и нарастающее понимание, что всё идёт не совсем так, как должно бы.
Я повернул голову, чтобы осмотреться и был вознагражден острой вспышкой боли, пронзившей шею от плеч до самого темечка. Но теперь я мог видеть значительно большую часть мира, чем лицо и рубашка Саманты, и это зрелище не внушало оптимизма. Над нами горела люминесцентная лампа, освещавшая светло-зеленую стену. На месте, где должно было быть расположено окно, виднелся кусок некрашеной фанеры. Разглядеть побольше, не пошевелив головой, я не мог, а этого мне делать категорически не хотелось, принимая во внимание жгучую боль, которой сопровождалась предыдущая попытка.
Я медленно опустил голову в исходное положение и попыталсь подумать. Я не узнавал место, в котором оказался, но по крайней мере, я больше не был в холодильнике. Неподалеку слышался металлический звук, в котором любой, хоть сколько-нибудь проживший во Флориде, узнал бы кондиционер. Но ни он, ни фанера вместо окна не сообщили мне ничего важного.
- Где мы? - спросил я у Саманты.
Она сделала глоток воды.
- В трейлере, - сказала она, - Где-то в Эверглейдс, точнее не знаю. Одному из членов шабаша принадлежит здесь около пятидесяти акров земли, и на них стоит эта штука, трейлер, для охоты. И они привезли нас сюда, чтобы, типа, полностью изолировать. Никто никогда нас тут не найдет.
Её голос звучал весело, но под конец она вспомнила, что должна чувствовать некоторую вину и попыталась залить её очередным глотком воды.
- Как? – каркнул я и потянулся за бутылкой. Глоток, который я сделал на этот раз, был больше предыдущих. - Как они вытащили нас из клуба, чтобы никто ничего не заметил?
Она взмахнула рукой, и от её движения моя голова дернулась – лёгкий толчок, но отозвавшийся изрядной болью.
- Они закатали нас в ковры, - ответила она, - Пара ребят в комбинезонах зашли внутрь, а потом вынесли ковры с нами внутри и свалили их в фургон с надписью "Чистка ковров Гонсалеса". В нём нас сюда и привезли, - она ухмыльнулась, дёрнула плечом и глотнула ещё воды, - Легко и просто.
Я задумался. Если бы Дебора увидела два свертка, которые вынесли из клуба, то они наверняка возбудили бы в ней определенные подозрения; и будучи Деб, заподозрив что-то, она выскочила бы из машины с пистолетом на изготовку и остановила бы их на месте. Значит, она этого не видела. Но почему? Неужели она решила бросить меня, своего дорогого брата, на произвол судьбы? Судьбы, которая была хуже смерти, хотя и включала в себя данный пункт? Вряд ли она способна на это, во всяком случае, не по собственной воле. Я глотнул воды и решил обдумать этот вопрос подробнее.
Она не оставила бы меня по доброй воле. С другой стороны, она не могла и вызвать подмогу - её напарник погиб, а сама она технически вышла за пределы компетенции полиции и, откровенно говоря, Уголовного кодекса штата. Так что же она могла предпринять?
Я сделал ещё глоток воды. В бутылке уже осталось меньше половины, но похоже, вода несколько облегчила мою головную боль. Не то чтобы боль совсем прошла, но уже была не такой сильной. В смысле, раз мне больно, значит, я всё ещё жив и, как кто-то сказал, "где есть жизнь, там есть и надежда". Кто же это… может, Саманта знает? Но когда я открыл рот, чтобы спросить, она отобрала у меня бутылку и сделала большой глоток, а я вспомнил, что пытался думать о том, как моя сестра могла допустить, чтобы я оказался здесь, и что она будет делать дальше.
Забрав у Саманты бутылку, я выпил еще немного. Дебора не оставит меня вот так. Конечно, нет. Дебора любит меня. И я её тоже, внезапно осознал я. Я глотнул ещё воды. Интересная штука любовь. В смысле, странно понять такое только в моём возрасте, но всю жизнь меня окружало столько любви, начиная с моих приемных родителей - Гарри и Дорис. Они ведь были совершенно не обязаны любить меня, ведь я не был их родным ребенком, но всё же они меня любили. Как и многие другие, всю мою жизнь, до этого самого момента, когда сейчас у меня есть и Деб, и Рита, и Коди с Астор, и Лили-Энн. Прекрасная, замечательная, удивительная Лили-Энн, совершенное воплощение любви. Но и все остальные тоже любили меня, каждый по-своему.
Саманта взяла бутылку и отпила из неё, и тут меня пронзило - даже Саманта проявила ко мне это чувство. Она доказала это, рискуя всем, что имело для нее значение, всем, о чём она мечтала, только для того, чтобы дать мне возможность сбежать! Разве это не проявление высшей любви?
Я выпил ещё воды, и меня охватило удивительное ощущение: меня окружают все эти замечательные люди, которые продолжают меня любить, несмотря на мои действительно ужасные поступки, хотя какого черта? Я ведь прекратил, разве нет? Разве я не пытался сейчас начать новую жизнь, полную любви и ответственности за ближних, в мире, который внезапно превратился в место, полное счастья и чудес?
Саманта схватила бутылку и сделала большой глоток. Вернула её мне, и я с наслаждением допил остатки самой вкусной и восхитительной воды, какую я когда-либо пробовал. Или, возможно, я просто начал больше ценить окружающий мир. Да. Мир на самом деле восхитительное место, и я являюсь его неотъемлемой частью. И Саманта тоже. Какая она замечательбная! Она заботилась обо мне, хотя и не обязана была. И продолжает заботиться! Она выхаживала меня и гладила мое лицо с чувством, которое нельзя назвать иначе, как любовью. Что за потрясающая девушка! И если она хочет быть съеденной: вау, на меня снизошло откровение: еда - это любовь, и желать стать ею - еще один способ разделить с другими свою любовь. И Саманта выбрала этот путь, потому что была настолько переполнена любовью, что не могла выразить её в другой, не столь радикальной форме! Потрясающе!
Я с новым чувством поглядел ей в лицо. Она чудесный щедрый человек. И, несмотря на боль в шее, я должен был показать ей, что понимаю её и восхищаюсь тем, какой она прекрасный, замечательный человек. Я поднял руку и погладил её по щеке. Её кожа была мягкой, теплой, и под ней пульсировала жизнь. Она посмотрела на меня с улыбкой и вновь положила руку мне на лицо.
- Ты такая красивая, - сказал я, - в смысле, слово "красивая" не выражает всего, о чем я говорю, может быть, в поверхностном смысле, только если иметь в виду нечто внешнее. В нем нет настоящей глубины того, что я называю красивым. Особенно в твоем случае. Понимаешь, я лишь сейчас понял, что именно ты делаешь, всю эту суету с желанием быть съеденной. То есть да, внешне ты тоже красивая, но это не то, о чем я хочу сказать. Только не думай, будто я тебе в этом отказываю: я понимаю, как это важно для девушки. Для женщины. Тебе восемнадцать, ты уже взрослая женщина. Это видно, поскольку ты приняла решение, что тебе делать со своей жизнью. И не собираешься сворачивать со своего пути, а это действительно взрослое решение, и я уверен: ты понимаешь все его последствия. Человек становится взрослым, когда научается принимать решения, осознавая их последствия и необратимость. И я восхищаюсь тобой. А еще ты, как я уже сказал, действительно очень, очень красивая.
Её рука погладила моё лицо, а потом скользнула по моей шее под воротник рубашки и погладила мою грудь. Это было приятно.
- Я понимаю, о чем именно ты говоришь, и ты первый из тех, кого я знаю, кто действительно понял, что это значит для меня…
Она убрала руку с моей груди, чтобы взмахнуть ею в воздухе, указывая на то, что нас окружало, а я потянулся за ней и вернул её на место, так как мне были приятны прикосновения Саманты, и хотелось постоянно ощущать их. Она улыбнулась и нежно погладила меня по груди.
- Это не просто понять, я знаю. Именно поэтому я никогда не думала о возможности с кем-то поговорить об этом, и именно поэтому я большую часть жизни провела в одиночестве, да, пожалуй, всю жизнь, откровенно говоря. Разве кто-то смог бы меня понять? Я имею в виду, если бы я кому-то сказала: "Я хочу, чтобы меня съели", - тут же началась бы всякая чушь про психиатров, и никто больше не считал бы меня нормальной, а я - абсолютно нормальная, и все это считаю нормальным выражением…
- Любви, - закончил я.
- Ты действительно понимаешь! - воскликнула она, и её рука скользнула ниже, мне на живот, а потом вернулась на грудь, - Господи, я знала, что ты поймешь! Тогда, в холодильнике, я сразу почувствовала: в тебе есть то, чего нет в других. И я стала надеяться, что, возможно, мне удастся хоть раз до того, как это произойдет, поговорить откровенно с кем-нибудь, кто не станет смотреть на меня как на больного урода.
- Нет, никогда, ты ведь такая красивая, - сказал я. – Твоё лицо слишком прекрасно, чтобы кто-нибудь мог назвать тебя так.
- Я не об этом, - попыталась возразить она.
- Я знаю, что нет, - продолжал я, - Но нас делают такими, какие мы есть, наши внутренние побуждения. И нельзя думать, будто понял кого-то, если не учитывать все тонкости. А что касается тебя, то никто, если только он не полный идиот, не может, глядя на твое лицо, не подумать: "Что за невероятный человек" - и не увидеть твой прекрасный внутренний мир, который еще лучше, чем внешняя оболочка.
И поскольку я хотел, чтобы Саманта поняла всё, а словами выразить это было невозможно, я притянул её к себе и поцеловал.
- Ты прекрасна от и до.
Она улыбнулась невероятно тёплой и ласковой улыбкой, и я тут же поверил, что всё будет хорошо.
- Ты тоже, - произнесла она и поцеловала меня. На этот раз поцелуй длился дольше и вызывал чувство, которое было новым для меня и, по всей видимости, для неё тоже, но никто из нас не хотел останавливаться, пока она не вытянулась рядом со мной на полу трейлера, не прерывая поцелуя. Наконец она оторвалась от меня и сказала:
- По моему, они что-то добавили в воду.
- Не думаю, что это имеет значение, - ответил я. - То, что мы начали понимать, не может быть вызвано какой-то дрянью в воде, поскольку это исходит от нас, из самого нашего естества, и это всё правда. Я знаю: ты чувствуешь то же, что и я.
Я поцеловал её, и она ответила на поцелуй, но неожиданно прервала его и положила обе ладони мне на щеки.
- В любом случае, - сказала она, - даже если что-то и было в воде, это ничего не значит. Я всегда думала о том, как это важно, я имею в виду любовь, и, понимаешь, не только та, которую испытывают, но и та, которой занимаются. И я подумала, мне уже восемнадцать, и, пока я всё ещё здесь, мне надо попробовать это, хотя бы раз. Как ты думаешь?
- По крайней мере, разок, - согласился я.
Она улыбнулась, закрыла глаза, приникла своим лицом к моему и мы попробовали.
Больше, чем разок.