"Почему свет..?" (Why Light?), автор Танит Ли - перевод завершен

[bitari]

Завершен перевод рассказа Танит Ли "Why Light?". В текст внесены правки, в частности, изменена транскрипция имён главных героев: Зеэв и Дэйша вместо Зеев и Дайша.

ПОЧЕМУ СВЕТ..?
Танит Ли



Аннотация с сайта goodreads.com: перед вами нежная и трогательная история о двух молодых вампирах, вынужденных заключить договорной брак.

Часть первая

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Первое, что я помню - страх перед светом.

Проход был сырым и темным, капала вода и мать несла меня, хотя в то время я уже умела ходить. Мне было три или чуть меньше. Мама боялась. Она была поглощена ужасом, дрожала, а ее кожа издавала незнакомый мне слабый металлический запах. Руки её были холодны, как лед. Я чувствовала холод даже сквозь толстый платок, в который она меня завернула. Она вновь и вновь повторяла: «Всё в порядке, детка. Всё в порядке. Всё будет хорошо. Вот увидишь. Всего минуту. Все будет в порядке».

Разумеется, я тоже испугалась. Я заплакала и едва не обмочилась, хотя с младенчества ничего подобного себе не позволяла.

Затем тоннель повернул и показались высокие железные ворота — сейчас я знаю, что они железные, а тогда мне показалось, что они из обожженного угля.

— Боже, — мать высвободила руку и толкнула створку ворот, со всхлипом и ржавым скрежетом отворив её достаточно широко, чтобы пройти.

Я ожидала увидеть огромный сад позади дома, где обычно играла. Но сада не было. Было ограниченное низкой каменной стеной высокое пустое пространство, изредка прерываемое извилистыми ветвями тополей. Очень черными, а не зелеными, какими их делали светильники в саду. Что-то случилось с небом; то, что сделало тополя такими черными. Я подумала о восходе луны, но луна тогда едва нарождалась, а размыть тьму настолько сильно могло лишь полнолуние. Звезды выглядели голубовато-водянистыми и слабыми, как пламя газовой горелки.

Мать стояла у самых железных ворот, держала меня, и тряслась: «Всё в порядке. Минуту. Всего одну».

Внезапно что-то произошло.

Это было похоже на грозу — словно вспышка молнии, только очень медленная, вспухла из темноты. Небо побледнело, стало серебряным, засияло золотом. Словно триумфальная нота или вступительные аккорды прекрасного концерта.

Я выпрямилась в объятиях матери, несмотря на то, что её колотило всё сильнее. Кажется, её зубы стучали.

Но я только шире распахнула глаза. Рот приоткрылся сам собой, словно готовясь выпить внезапный свет.

Цветочное золото вскипело, неторопливо изливаясь огромными облаками оттенков меди, вина и розы. Повсюду начался шум, гам и суета, а ещё странные шорохи, поскрипывания и трели — пение птиц — тогда я его не узнала.

Мать хрипло плакала. Не знаю, как ей удалось меня не уронить.

Затем они снова пустили нас внутрь, и Тифа быстро подхватила меня, когда мать рухнула на землю. Я снова перепугалась и закричала.

Створки ворот захлопнулись, укрыв нас во тьме. Минута закончилась. Я увидела рассвет.

Часть вторая

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Четырнадцать с половиной лет спустя я стояла у дороги и смотрела на большой черный лимузин. Мартен загружал мои вещи в багажник. Мюзетт и Кусу тихо плакали. Ещё пара членов клана слонялись неподалёку; кажется, никто толком не понимал, как правильно реагировать. Мать до сих пор не вышла из дома.

Отец умер десятилетие назад: мне тогда было шесть, матери — сто семьдесят. Они прожили вместе сто лет, успели друг другу надоесть и обзавестись любовниками среди членов общины. Очевидно, от этого его смерть воспринималась только хуже. С тех пор она еженедельно ходила в посвящённый ему маленький храм, надрезала палец и роняла каплю крови в вазу под фотографией. Мать звали Юноной в честь римской богини, и я стала называть ее по имени с тех пор как повзрослела.

— Ей следует быть здесь, — раздраженно выдохнул Тифа. Он входил в число случайных любовников Юноны, но обычно выглядел так, будто она его раздражала. — Закрылась в этой проклятой комнате, — кисло добавил он, имея в виду святилище.

Я промолчала. Тифа спустился с террасы и начал расхаживать назад-вперёд. Высокий, сильный мужчина примерно около двухсот лет — точнее никто не знал — темноволосый, как и большинство Северинов. Его кожа была светло-коричневой — Тифа мог выдержать до нескольких солнечных часов в сутки. Мои волосы тоже черны, а кожа покрыта загаром даже зимой. Я способна переносить дневной свет весь день. День за днем. Я могу жить днем.

Мартен захлопнул багажник. Касперон сел на место водителя, оставив дверь автомобиля открытой, и завёл мотор. Громкое мурлыканье двигателя проникло до самых дальних уголков дома, включая апартаменты Юноны.

Внезапно она вышла из дома.

У Юноны темно-рыжие волосы и бледная кожа. Глаза раскосые — сумрачная синева северного моря, как в иностранных фильмах с субтитрами. В детстве я её обожала. Она была моей богиней. Я умерла бы ради неё тогда, но не сейчас. Те чувства исчезли.

Она прошла мимо остальных, словно их и не было. Встала передо мной, нависая сверху. Она на дюйм выше меня, хотя я и сама немалого роста.

— Итак, — сказала она, глядя мне в лицо, холодная словно мрамор и каменно спокойная. Та самая женщина, которая дрожала, обнимая меня, и шепотом обещала, что все будет хорошо, когда мне было три года.

— Да, Юнона, — отозвалась я.

— У тебя есть всё что нужно? — равнодушная вежливость по отношению к посетителю, который наконец-то уходит.

— Да, спасибо. Кусу помог мне упаковать вещи.

— Ты в курсе, что достаточно будет лишь позвонить, и всё остальное тебе доставят? Впрочем, — небрежно добавила она, — там ты ни в чем не будешь нуждаться.

Я не ответила. О чём говорить? Я «нуждалась» в столь многом тут и не получала ничего — по крайней мере, от тебя, мама.

— Желаю всего наилучшего, — холодно продолжила она, — в твоём новом доме. Надеюсь, все пройдёт приятно. Эта свадьба важна, как тебе известно, и они будут относиться к тебе беспристрастно.

— Да.

— Значит, пора прощаться. По крайней мере на время.

— Да.

— До свидания, Дейша.

— Пока, Юнона. Удачи с Тифой. Хорошей тебе жизни.

Я развернулась к ней спиной, пересекла террасу и села в машину. С остальными я уже попрощалась. Они заваливали меня пожеланиями удачи и всхлипываниями, пытались подбодрить рассказами о том, какой мой будущий супруг красивый и талантливый, просили написать им, отправить е-мэйл или позвонить — не терять связь — приехать в следующем году — поскорее... Наверняка они забудут обо мне через пару дней или ночей.

Для меня они уже отдалились на многие мили.

Припаркованный у выхода лимузин масляно отблескивал в лучах полной луны. Внешние ворота поместья находились в часе езды. Пустой безжизненный свет фар выхватывал из темноты поля, сады и огороды, рыбные резервуары и конюшни, гаражи и мастерские — галопирующую черную лошадь, горящие лампы и летящие в воздухе красные искры — людей, вышедших поглазеть на нас, приветствующих автомобиль семьи, с любопытством, завистью, жалостью или презрением рассматривающих девушку, предназначенную в жены ради укрепления Альянса.

Последнее, что я видела в своем доме: далёкие склоны гор, голубеющие в свете луны, и озеро в лугах, похожее на упавшую с неба гигантскую виниловую пластинку, старую запись с которой Луна играет на Земле-проигрывателе.


Путешествие заняло четыре дня.

Мы проезжали через городишки с выбеленными стенами домов и через города с небоскрёбами из стекла и бетона. Порой мы ехали по широким автомагистралям с интенсивным движением. Иногда катили по сельским равнинам, и горы поднимались нам навстречу, сияя сахарной глазурью вершин. Во второй половине дня мы останавливались в отелях, чтобы дать Касперону передохнуть. Около шести или семи вечера двигались дальше. Я спала по ночам в машине, или сидела, глазея в окно.

Безусловно мне было непросто. Мне было горько, обидно, меня переполняла тусклая безнадежная злость.

«Я освобожусь от всего этого» — без конца повторяла я с середины лета, с тех пор, когда мне сообщили, что для того чтобы закрепить дружественные отношения с Дюваллями я обязана выйти замуж за их нового наследника. Разумеется, их сватовство было связано не только с укреплением дружбы. Я обладала генами солнцерожденной. А наследник Дюваллей, кажется нет. Моя превосходная светопереносимость позволила бы развить более сильную линию. Дурацкая шутка применительно к нашему виду — они нуждались в моей крови. Я была запасом крови. Я, Дейша Северин, семнадцатилетняя девушка, способная жить при свете солнца. Я была невероятно ценной. Такой желанной, как все говорили. Они утверждали, что мои черные волосы, карие глаза и кожа цвета корицы очаровательны. Наследнику — Зеэву Дюваллю — очень понравились мои фотографии. А вот я не считала его классным, хотя Мюзетт всё вздыхала: «Он такой классный, хотела бы я быть на твоём месте. Дейша, ты счастливица».

Не считая тёмных ресниц и бровей, Зеэв был снежно-белым блондином с глазами цвета светлого, блестящего металла. Его кожа тоже была бледной, чуть ли не бесцветной, как у некоторых из наших... или казалась таковой на любительской видеозаписи, которую мне прислали. Моя светлокожая мать переносила дневной свет, хотя и гораздо хуже покойного отца. Я унаследовала все его способности и даже более. Но в Зеэве Дювалле на первый взгляд, не было ничего особенного. Как по мне он походил на живущего ночью. Выглядел он лет на девятнадцать или двадцать, да и на самом деле был ненамного старше. Как и я, новая молодая жизнь. Так много общего. И так мало.

Фраза: «я освобожусь от всего этого» превратилась в мантру, причем бессмысленную. Разве я когда-либо смогла бы стать свободной? Стоит мне отказаться от этого брака без «уважительной» причины, сейчас или в будущем, и для своего вида я стану изгоем. Будучи неотличимой внешне от человека, я не смогу выжить среди людей. Я могу есть и пить то же, что и они, но мне необходима кровь. Без крови я умру.

Поэтому, сбежав от семьи и её союзников, я стану не только предательницей и воровкой, но и убийцей. Не важно, верят или не верят люди в монстра-людоеда — они убьют его сразу, как только обнаружат.

Мой прежний дом в поместье Северин был длинным и довольно низким. Двухэтажным, с высокими потолками на первом этаже. Само здание, сады и ферма вокруг него были созданы в начале девятнадцатого века.

Их особняк — замок — как бы он ни назывался, — подавлял размерами. Дювалли строились по высшему разряду.

Он вздымался кручей, словно скала с наростами крытых шифером башен посреди огороженных двориков и садов. Вокруг рос густой сосновый лес с вкраплениями других деревьев. Листва кленов уже пламенела в лучах позднелетнего заката. Я не заметила ни одной мастерской, дома или амбара.

Мы почти три часа взбирались вверх по окаймленной деревьями и усыпанной гравием дороге. Однажды Касперону даже пришлось остановиться и выйти, чтобы проверить шину, но всё оказалось в порядке и мы поехали дальше.

В какой-то момент, незадолго до того, как мы добрались до дома, я увидела водопад. Каскады воды падали в ущелье с высокого скалистого холма. В призрачном свете сумерек смотрелось красиво и мелодраматично. Задавая тон?

Когда мы наконец доехали, несколько окошек на скале здания светились янтарем. Над широкой дверью горела одинокая электрическая лампочка внутри похожей на измотанную планету круглой панели.

Никто нас не встретил.

Мы вышли из машины и растерянно замерли. Фары автомобиля ярко освещали кирпичную кладку, но никто не появился. Ни один силуэт в освещенных окнах не взглянул вниз.

Касперон позвонил в висящий на двери колокол.

Стрекотавшие в округе сверчки затихли и прыснули в стороны.

Ночь была теплой и абсолютно пустынной; казалось, в округе нет ничего живого, несмотря на сверчков и окна. Я имею в виду, никого вроде меня. На мгновение я задумалась о том, не случилось ли нечто зловещее, и если да, и если бы все умерли, то освободило ли бы это меня? Но затем открылась створка двери и наружу выглянул мужчина. Касперон переговорил с ним, тот кивнул, и спустя несколько минут мне пришлось подняться по ступенькам и войти в дом.

Я оказалась в некоем подобии вестибюля, слабо освещенном старыми декоративными фонарями. Далее простирался широкий вымощенный двор с цветочными клумбами и аккуратно подрезанными деревьями и еще одна лестница. Касперон отправился за моим багажом. Я последовала за жалким человечком, который впустил меня внутрь.

— Как тебя зовут? — спросила я, когда мы дошли до следующей порции здания: простой стены, украшенной только пустыми черными окнами.

— Антон.

— А где семья?

— Выше, — лаконично ответил он.

Я остановилась и спросила:

— Почему меня никто не встретил?

Он не ответил. Я нагнала его, чувствуя себя сердитой дурой.

Очередной широкий зал или вестибюль. Тёмный, пока мой провожатый не коснулся выключателя, и зажёг мутноватые настенные светильники, придавшие каменному мешку вокруг немного цвета.

— Где, — вопросила я с интонациями Юноны, — он? По крайней мере, он должен быть здесь. Зеэв Дювалль, мой будущий муж, — я сменила тон на официальный, — Я оскорблена. Иди сейчас же и скажи ему...

— Он еще не поднялся, — объяснил Антон таким тоном, словно разговаривал с кем-то невидимым, но доставучим, — Он не встает раньше восьми.

День в ночи. Ночь была днем Зеэва. Вот только солнце село уже больше часа назад. «Чёрт бы его побрал», — подумала я. «Чёрт бы его побрал».

Бесполезно протестовать дальше. Я ничего не сказала Касперону, когда он вернулся с сумками, потому что это не его вина. К тому же он скоро уедет. Я сама по себе. Как всегда.


Я познакомилась с Зеэвом Дюваллем за ужином. Это был безусловно ужин, а не завтрак, несмотря на их политику замены дня ночью. Он был сервирован в верхней оранжерее с открытыми, чтобы впустить воздух стеклянными панелями. Длинный стол с белоснежной скатертью, старинные зеленоватые бокалы, тарелки красного фарфора, вероятно викторианского. Присутствовало пять-шесть человек и они представились с формальной сухостью. Только одна дама лет пятьдесяти на вид (и скорее всего, нескольких сотен на деле), выразила своё сожаление, о том что не присутствовала при моем прибытии. Однако никаких извинений. Они вели себя со мной как с новым говорящим гаджетом. Куклой, способной родить детей, ага. Жуть.

К тому времени, как мы опустились на стулья с высокими спинками, с огромными апельсиновыми деревьями позади них, словно стража — сцена со съемочной площадки — я кипела от холодного гнева. Часть меня боялась. Я не могла объяснить причину страха. Словно ночные океанские волны накатывают на незнакомый берег, когда ты видишь лишь камни и пустоту и не имеешь света, чтобы разглядеть дорогу.

Северины всегда подавали на стол обычную пищу — стейки, яблоки — мы пили немного вина, кофе или чай. Но многие из нас были солнцерожденными. Даже Юнона. Она ненавидела дневной свет, но все равно перехватывала круассан-другой. Разумеется, употребляли мы и «Надлежащее Питание». Кровь, которую всегда сцеживали понемногу, щадящим способом, у живых животных, которых хорошо кормили и за которыми ухаживали вплоть до их естественной смерти. По особому случаю была особая кровь. Её собирали с уважительной осторожностью среди проживавших в имении людских семей. Они, как и животные, не боялись сдавать кровь в обмен за щедрую награду. Насколько мне известно, такую же договоренность заключали все семьи нашего рода.

Здесь, у Дюваллей, подали черный кувшин с кровью, белый кувшин белого вина, свежий хлеб, еще теплый, на красных тарелках.

И всё.

В последней гостинице я принимала «Надлежащее Питание» из личной фляжки. И еще отхлебнула Кока-колы в пути.

Я взяла кусок хлеба и наполнила свой бокал вином.

Они все уставились на меня. Отвели взгляд. Их бокалы все отблёскивали алым.

Один мужчина сказал:

— Но, юная леди, это лучше, она человеческая. Мы всегда пьём её за ужином. Попробуй.

— Нет, — отказалась я, — спасибо.

— О, но совершенно ясно, ты просто не понимаешь...

И тут заговорил он. Из дверного проема. Он только сейчас явился после долгого отдыха или чем он там занимался последние два с половиной часа, пока я принимала душ и переодевалась в отведенных мне апартаментах.

Первым, что неизбежно бросалось в глаза при виде Зеэва Дювалля, была его блондинистость, его белизна, практически сияющая на фоне полумрака освещенной свечами комнаты и темноты за стеклом. Расплавленная платина волос в тени слегка тускнела до цвета белого золота. Глаза не серые, а серо-зеленые, как хрустальные кубки. Кожа оказалась не такой уж и бледной. У неё был какой-то рыжеватый оттенок, ничем не похожий на загар. Как будто он питался тьмой и втягивал в себя. Он был красив, но это я знала и прежде. Выглядел он примерно на девятнадцать. Совершенное тело, стройное и сильное, как и у большинства вампиров: мы едим идеальную пищу и совсем немного лишних калорий, ничего избыточного или недостаточного. А ещё Зеэв оказался высоким. Выше, чем кто-либо, кого я встречала. Почти два метра ростом.[1]

В отличие от остальных, включая меня, он не переоделся перед ужином. На нем были новые черные джинсы и потрепанная футболка с длинными рваными рукавами. От него пахло сосновой хвоёй, дымом и ночью. Он спускался вниз. На одном рукаве осталось красно-коричневое пятнышко. Это кровь? Чья она?

До меня дошло, на кого он больше всего похож. На белого волка. Охотился ли этот окровавленный волк в своих обширных лесных угодьях? Кого он убил столь безжалостно — какую-нибудь белку или зайца — или оленя — что уже достаточно плохо — или еще похуже?

Я ничего не знала о людях, с которыми мне придётся иметь дело. Я была слишком оскорблена, слишком страдала от самой идеи проводить какие-либо исследования и задавать реальные вопросы. Я посмотрела краткий видеоролик про него, скривилась и подумала: «Что же, он симпатичный и почти альбинос». Я даже не поняла, что он такое, правильно. Он был волком. Диким зверем, который охотился по ночам, как в старые времена, на беззащитных и напуганных существ.

Он заговорил опять:

— Оставь её в покое, Константин.

Затем:

— Позволь ей питаться тем, что она хочет. Она знает, что ей нравится.

Затем:

— Привет, Дейша. Я Зеэв. Если бы ты приехала сюда чуть позже, я бы смог поприветствовать тебя.

Это было нелегко, взгляд соскальзывал с зеленоватого льда его глаз, но я посмотрела ему в глаза и ответила негромко:

— Не переживай. Это не имеет значения.

Он сел за стол. Хоть он и был моложе всех, он был наследником и, следовательно, теперь их лидером. Его отец умер два года назад, когда его машина слетела с горной дороги. К счастью, его компаньон, женщина из семьи Клей, позвонила в дом. Дювалли изъяли разбитую машину и тело прежде, как солнце успело причинить неприятности как живым, так и мертвым. Все мы знаем, что выживаем в значительной степени благодаря долголетнему накоплению богатства, благодаря которому мы можем собираться вместе и приобрести немного конфиденциальности.

Остальные вернулись к питью ужина, передавая друг другу черный кувшин. Только один из них взял хлеб, чтобы подобрать последние красные капли изнутри своего бокала. Он вытер их хлебом, словно тряпкой, а затем вложил в рот. Я потягивала вино. Зеэв, я видела его краешком левого глаза, ничего не трогал. Просто сидел. К моему облегчению, кажется, он не смотрел на меня.

Затем Константин громко сказал:

— Вам лучше поесть, Волк, иначе она подумает, что вы уже поужинали в лесу. Среди её клана так не принято.

Кое-кто тихонько хихикнул. Я подавила желание расколотить свой бокал о стену — или о чью-нибудь голову.

— Ты имеешь в виду вот это на майке? — Зеэв тоже забавлялся.

Я отложила недоеденный хлеб и встала. Быстро оглядела застолье, закончив на нём.

— Надеюсь, вы извините меня. Я устала с дороги, — почему-то было очень трудно посмотреть прямо на него, — И спокойной ночи, Зеэв. Наконец-то мы познакомились.

Он ничего не ответил. Остальные промолчали.

Я вышла из оранжереи, пересекла большую комнату и направилась в сторону лестницы.

Волк. Они даже звали его так.

Волк.

— Подожди, — сказал он из-за моей спины.

Я могу двигаться почти бесшумно и очень быстро, но не так бесшумно и внезапно, как он. Не сумев удержаться, я резко обернулась в широко распахнутыми глазами. Он стоял менее чем в метре от меня. Его лицо ничего не выражало, но голос (наверняка натренированный уроками актерского мастерства) был весьма музыкальным.

— Дейша Северин, прости. Мы с тобой плохо начали.

— Ты заметил.

— Пойдем со мной в библиотеку? Мы сможем поговорить там без лишних ушей.

— Зачем нам этого хотеть? Я имею в виду, поговорить.

— Я думаю, мы должны. И, может быть, ты будешь достаточно любезна, чтобы меня порадовать.

— А может быть, я просто скажу тебе катиться ко всем чертям.

— О, даже так, — он улыбнулся. — Нет. Туда я не пойду. Слишком жарко и светло.

— Отвали, — огрызнулась я.

На седьмой ступеньке лестницы я снова обнаружила его рядом с собой. Я снова остановилась.

— Дай мне всего минуту, — попросил он.

— Мне говорили, что я должна отдать тебе всю свою жизнь, — ответила я. — И еще, чуть не забыла, я должна дать тебе детей. Детей, которые могут жить днем, как и я. Полагаю, этого достаточно, не так ли, Зеэв Дювалль? Что изменит дурацкая минута, если я должна отдать тебе всё.

Он отпустил меня.

Я побежала вверх по ступенькам.

На верхней площадке я оглянулась, испытывая нечто между восторгом и ужасом. Но он исчез. Освещенная часть дома вновь выглядела абсолютно безжизненной.


Юнона. Она снилась мне в эту ночь. Мне снилась беспросветно-черная пещера, где-то в глубине капала вода, а она держала на руках мёртвого ребенка и плакала.

Ребенком была я, полагаю. То, чего она боялась больше всего, когда клан Северин заставил ее вытащить меня на наступающий рассвет, чтобы посмотреть, сколько я смогу вынести. Всего минуту. Столько же, сколько просил Зеэв. Я не предоставила её ему. Но у неё тогда — и у меня сейчас — выбора не было.

Вначале она была очень рада тому, что я пережила рассвет. Но потом, когда я начала снова и снова спрашивать: «Когда я снова увижу свет?» Ох. Тогда она начала терять меня, а я — её, мою высокую, рыжеволосую, голубоглазую маму.

Она никогда не говорила об этом, но это было очевидно. Чем дольше я проводила под светом дня, тем больше я доказывала, что я настоящая солнцерождённая, тем сильнее мы отдалялись друг от друга. Сама она могла выдержать два или три часа примерно раз в неделю. Она ненавидела солнце и его свет. Они приводили её в ужас, и когда я оказалась способной не только противостоять солнцу, но даже полюбить его и желать, двери её сердца закрылись передо мной.

Юнона ненавидела меня так же, как ненавидела солнечный свет. Моя мама возненавидела меня, не смогла меня переносить, ненавидит меня сейчас.

Часть третья

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Прошло около трех недель. Сосны потемнели, остальные деревья покрылись медью и бронзой и, словно высокие кошки, линяли мехом своей листвы. Я гуляла по усадьбе. Никто не поощрял и не отговаривал меня. Им нечего было от меня скрывать? Но я не водила машину, и потому была ограничена расстоянием, которое могла пройти пешком и вернуться обратно по вечернему морозцу. Всё равно днём активность в доме и за его пределами была минимальной. Я начала дольше спать по утрам, чтобы бодрствовать по ночам, иногда не ложась до четырех или пяти часов. Это было меньшее из того, что мне хотелось знать о происходящем в замке Дюваллей; мне причиняло дискомфорт то, что многие из них слонялись вокруг и проявляли активность, пока я сплю. Я запирала свою комнату на замок и подпирала дверную ручку спинкой стула. На самом деле, я беспокоилась не о Зеэве. Ни о ком конкретном. Просто общее ощущение и атмосфера этого места. У Северинов было несколько по большей части или целиком ночных обитателей — моя мать, например — но было и немало таких, как я, предпочитавших жить днём, хоть и не способных вынести прямые солнечные лучи.

Несколько раз во время моих дневных экскурсий я натыкалась на домики в лесу, на виноградники, сады, поля с уже собранным урожаем. Однажды я даже видела людей со стадом овец. Ни овцы, ни люди не обратили на меня внимания. Несомненно, их предупредили, что прибыла новая Жена от Альянса, и показали им, как она выглядит.

Брак будет заключён в первую ночь следующего месяца. Краткая, простая церемония, просто легализация. Свадьбы в большинстве домов были такими: ничего особо праздничного, не говоря уж о религиозном смысле, в них не вкладывалось.

Я думала, что смирилась. Но, конечно, я этого не сделала. Что касается него, Зеэва Дювалля, я «встречалась» с ним, как правило, только за ужином — за жуткими пустыми ужинами, участвовать в которых меня заставляли хорошие манеры. Иногда мне подавали мясо — мне одной. На столе появилась хрустальная миска с фруктами — специально для меня. Я с трудом проталкивала еду в глотку среди их «привередливого» презрения. Я завела обыкновение забирать нарезанные фрукты в свои покои и съедать их позже. Он был вежлив. Он беззаботно и безжалостно предлагал мне хлеб и вино или воду. Иногда я пила кровь. Мне приходилось. У неё был странный привкус, но возможно, мне это просто чудилось.

Иногда по ночам я видела его в доме: играющего с кем-нибудь в шахматы, слушающего музыку, читающего в библиотеке, негромко разговаривающего по телефону. Три или четыре раза я выглядывала из верхнего окна, а он по-волчьи скользил среди деревьев. Бледные волосы сверкали, словно пучок упавших на Землю лунных лучей.

Он охотился?

Я собиралась выйти замуж в черном. Одеть траур по своей жизни, как девушка из пьесы Чехова. Подготовила к завтрашнему дню платье и чёрные туфли. Никаких драгоценностей.

Также я решила не ходить на ужин. Старуха, которая читала за столом и самодовольно посмеивалась над текстом; мерзкий мужик подбирающий кровь в стакане хлебным мякишем; сменяющие друг друга лица, низкие голоса, бормочущие о былых временах и людях, известных только им. И он. Зеэв. ОН. В отличие от остальных, свою порцию он выпивал изящно. Воду, порой вино — обычно красное, будто изображающее кровь. По сравнению с нашей первой ночью он стал одеваться более элегантно, хотя и неброско. В тёмно-белой бархатистой рубашке с пуговицами цвета кости он выглядел прекрасно. Я могла бы убить его. Нас легко убить — автокатастрофа, пули — хотя мы можем прожить, как однажды упоминал Тифа, даже тысячу лет. Наверное, очередная ложь.

Тем не менее, сегодня вечером я туда не пошла. Я собиралась перекусить у себя, последним яблоком и сушеными вишнями.

Около половины одиннадцатого в мою дверь постучали.

Я подпрыгнула, больше из-за того, что ждала чего-то подобного, чем из-за удивления. Я отложила книгу с пьесами Чехова, и спросила: «Кто там?», прекрасно зная, кто пришел.

— Можно войти? — спросил он. Формальный, мелодичный, чужой.

— Я бы предпочла, чтобы ты оставил меня в покое".

Он не обратил особого внимания на мои слова:

— Хорошо, Дейша. Я спущусь в библиотеку. Никого кроме нас. Свежий кофе. Я буду ждать до полуночи. Потом у меня дела.

Я встала, подошла к двери и высказалась с удивившим меня саму хрустящим ядом в голосе:

— Дела? Выслеживать животных в лесу и разрывать их на части, чтобы добыть правильную свежую кровь? Такие дела?

Наступила тишина. Затем он сказал:

— Я буду ждать до полуночи.

И исчез. Я знала это, хотя и не слышала, как он ушел.

Я вошла в библиотеку после одиннадцати, одетая в свадебное платье. Я рассказала ему об этом.

— Это к несчастью, — заметила я небрежно, — жениху видеть невесту в ее платье до свадьбы. Но наш брак портить уже некуда, не так ли?

Он сидел в кресле, вытянув длинные ноги к огню. На нем были джинсы, свитер и сапоги для поздней прогулки. Со спинки кресла свисала кожаная куртка.

Кофе давно остыл, но несмотря на это, он встал, налил чашку и подал мне. Ему удалось — он всегда справлялся с этим — передать её, не касаясь меня.

Затем он отошел и встал у очага, глядя на высокие книжные полки.

— Дейша, — сказал он, — я понимаю, насколько ты смущена и сердита...

— Да ну..?

— ...но я прошу тебя выслушать. Не перебивая и разрушая комнату...

— О, Бога ради ...

— Дейша.

Глаза его почти добела выцвели из зеленого стекла. Он с ума сходил от ярости, но, в отличие от меня, контролировал злость. Он использовал её, как удар хлыста, молнией рассекающий комнату. И в то же время — боль на его лице. Скрытая боль, и... разочарование... или отчаяние? Только это удержало меня от того, чтобы развернуться и уйти. Я застыла столбом, и думала: "Ему так же больно, как и мне. Почему? Кто сделал это с ним? Боже, он ненавидит идею жениться на мне так же сильно, как и я. Или... он ненавидит способ, которым его... нас... использовали.

— Хорошо, — Я села в кресло и поставила чашку с холодным кофе на пол. — Говори. Я слушаю.

— Спасибо.

Громадные старинные часы тикали на каминной полке. Тик-так-тик-так. Щелчок в секунду. Шестьдесят. Минута, о которой он просил меня прежде. Минута, которую дрожащая Юнона держала меня на свету.

— Дейша. Я отлично понимаю, что ты не хочешь быть здесь, наедине со мной. Я надеялся, что будет иначе, но я не удивлен. Тебе пришлось оставить свой дом, знакомых людей, любовь, стабильность...

Я обещала молчать; я не возразила.

— ... переехать в гребаный памятник старины и стать партнером какого-то парня, которого ты видела только в видеоролике. Я буду честен. Меня тянет к тебе с тех пор, как я увидел твои фото. Я тупо подумал: «Это прекрасная, сильная женщина, которую я хотел бы узнать получше. Может, мы сможем сделать что-то из этого запланированного беспорядка. В смысле, что-то для нас с тобой. Дети — последнее, о чём я думал. У нас было бы полно времени, в конце концов, чтобы прийти к этому решению. Но ты... Я готовился. Я ждал встречи с тобой. И я должен был встретить тебя. Просто кое-что произошло. Нет. Не тяга к тому, чтобы разрывать животных на части и пить их в лесу. Дейша, ты видела водопад?

— Только из машины, — удивилась я.

— Там живёт одна из наших человеческих семей. Я должен был пойти и... — он запнулся, — Люди в этом доме выключены, как компьютеры без электричества. Я тут вырос. Это был ад. Да, то самое место, в которое ты хотела меня послать. Только не яркое или огненное, просто мертвое. Они мертвы. Живые мертвецы. Немёртвые, прямо как в легендах или этой чёртовой книге о Дракуле. Но я не мёртв. И ты тоже. Тебе не приходило в голову, — внезапно спросил он, — как звучит твоё имя? Дейша. День-ша. Красиво. Так же, как ты сама.

Он фактически предложил мне вступить в диалог, поэтому я вставила реплику:

— Но ты не выносишь свет.

— Не выношу. Но это не значит, что я не жажду света. Когда мне было два года, меня выставили наружу — папа вывел меня за руку. Он выдерживал около часа солнечного света. Я был так взволнован, ждал этого с нетерпением. Я помню первые цвета, — он закрыл глаза, затем открыл их, — Потом взошло солнце. Но я ничего не видел. Первый же луч настоящего света и я ослеп. Моя кожа. Я не всё помню. Только тьму, агонию и ужас. Одна минута. Мое тело не справилось. Я болел десять месяцев. Затем снова начал видеть. Спустя десять месяцев. Но я видел дневной свет, конечно, в фильмах и на фотографиях. Я читал о нём. И музыка: «Восход солнца» Равеля, из того балета. Можешь представить, каково это: любить дневной свет, зная, что никогда не сможешь увидеть его по-настоящему, никогда не почувствуешь тепло, не вдохнешь его запах, не услышишь звук, кроме записи с компакт-диска — никогда? Когда я увидел тебя, ты была... ты была как настоящий дневной свет. Знаешь, что я сказал отцу спустя десять месяцев, когда начал восстанавливаться после тех тридцати секунд? «Почему», — спросил я: «почему свет мой враг, почему он хочет меня убить? Почему свет?»

Зеэв отвернулся и сказал яркому, как солнце, пламени очага:

— И ты как дневной свет, Дейша. И ты стала моим врагом. Дейша, я освобождаю тебя. Мы не поженимся. Я объясню всем, прежде всего Северинам, что это только моя вина. Им не в чем будет тебя обвинить. Итак, ты свободна. Я сожалею о тех мучениях, которые я, не желая того, эгоистично заставил тебя испытать. Прости, Дейша. А теперь, бог знает, уже поздно и мне нужно уйти. Это не грубость, и я надеюсь, сейчас ты это примешь. Пожалуйста, верь мне. Иди наверх и хорошо выспись. Завтра ты сможешь вернуться домой.

Я застыла, как бетонный блок, чувствуя себя разбитой его словами. Он надел куртку, направился к двери, и только тогда я смогла встать:

— Погоди.

— Не могу, — он не смотрел на меня, — Прости. Кое-кому я очень нужен. Пожалуйста, поверь. Это правда.

Я услышала собственный голос:

— Человеческая девушка?

— Что? — не понял он.

— Из человеческой семьи, с которой ты, похоже, должен быть... с водопада? Это они? Ты хочешь человеческую женщину, а не меня.

Он рассмеялся. Смех его был почти грубым, зато настоящим. Он вернулся и взял меня за руки.

— Дейша — день мой — ты сумасшедшая. Отлично. Иди со мной и сама посмотри. Нам придется поторопиться.

В руках покалывало; сердце моё уже билось в бешеном темпе.

Мы смотрели друг другу в лицо. Ночь колебалась, меняла форму. Он отпустил меня и взлетела вверх по лестнице. Содрала с себя платье, порвал рукав на плече и бросила его рядом с туфлями. Пятнадцать минут спустя мы бежали бок о бок вдоль трассы. Этому не было никакого оправдания, никакой разумной причины. Но я увидела его, увидела, словно луч солнца стремительно рассёк темноту ночи и впервые показал его мне. Свет, который был врагом и ему и моей матери, но не мне.

Низко висящая луна ласкала струи водопада, похожего на жидкий алюминий. Его рёв заполнял пространство своего рода глухой зоной. Дом людей стоял примерно в миле оттуда, укрытый черными колоннами сосновых стволов.

Дверь открыла молодая блондинка и неприкрыто просияла при виде Зеэва:

— О, Зеэв. Ему намного лучше. Наш врач говорит, что он фантастически быстро восстанавливается. Но заходи.

Внутри была уютная комната с низким потолком и танцующим огнем в очаге. Чёрный кот с белой грудкой и «носочками» выпрямился в кресле и одарил поздних гостей хмурым взглядом умных глаз.

— Поднимешься? — спросила женщина.

— Да, — Зеэв улыбнулся и добавил, — Это Дейша Северин.

— О, так ты Дейша? Хорошо, что ты тоже выходишь.

Зеэв уже поднимался наверх. Человеческая женщина вернулась к складыванию полотенец на длинном столе.

— Разве для вас не слишком поздно? — спросила я.

— Мы допоздна не ложимся. Нам нравится ночь.

Я знала, что такое не было редкостью у Северинов. Но я никогда не разговаривала с людьми и не была уверена, что должна сказать. Над головой послышался скрип досок пола; Зеэв ходил без шума. Очевидно, там был человек, который «восстанавливался».

— Это случилось сразу после заката, — сказала женщина, укладывая синее полотенце поверх зеленого, — Ужасная авария: цепь порвалась. Боже, когда его привезли домой, мой бедный Эмиль... — её голос дрогнул. Наверху тоже разговаривали тихими голосами, едва слышимыми даже мне. Она подняла голову, румяная и довольная, и продолжила уже спокойно. — Мы позвонили в дом, и сразу же пришёл Зеэв. Он сделал замечательную вещь. Это сработало. У него всегда работает.

Я уставилась на неё, быстро, испуганно дыша:

— Что, — спросила я, — что он сделал?

— О, но он должен был тебе рассказать, — невнятно намекнула она, — То же, что и для Джоэла, и для бедняги Арреша, когда тот болел менингитом...

— Расскажи ты, — потребовала я. Она моргнула. — Пожалуйста.

— Кровь, — она извинялась за то, что смутила меня, хоть и не поняла чем, — Он дал им выпить своей крови. Кровь их исцелила, конечно же. Помню, как Зеэв сказал Джоэлю: «всё в порядке, забудь о сказках, это тебя не изменит, только вылечит». Зеэву самому тогда было всего шестнадцать. Он спас пять жизней. Но, без сомнения, он слишком скромен, чтобы сказать тебе об этом. С Эмилем то же самое. Это шокировало, — теперь она не колебалась, — Зеэву пришлось действовать очень быстро, и он прорезал свой рукав и вену, чтобы сэкономить время.

«Кровь на рукаве», — подумала я. «Раны вампиров заживают быстро. Всё затянулось, осталась лишь маленькая ржавая помарка».

— И мой Эмиль, мой милый, он в безопасности и жив, Дейша. Благодаря твоему мужу.

Его голос отвлёк меня от ревущего пламени очага:

— Дейша, поднимись на минутку.

Женщина положила оранжевое полотенце на белое, я молча поднялась по лестнице, и Зеэв сказал:

— Я попросил Эмиля, и он любезно согласился показать тебе, как это делается.

Я стояла в дверном проёме и смотрела, как Зеэв с помощью тонкого чистого ножа сцедил немного крови в кружку с котиком, похожим на умного черного кота этажом ниже. А сидящий на кровати улыбающийся мужчина в халате поднял кружку, отсалютовал Зеэву и выпил дикарское лекарство.

* * *

— Мы молоды, — сказал он мне, — мы оба по-настоящему молоды. Тебе семнадцать, верно? Мне двадцать семь. Мы единственные действительно молодые здесь. Остальные, как я упоминал, выключились. Но мы можем что-то сделать не только для себя, но и для наших людей. Или моих людей, если хочешь. Любых людей. Разве это не справедливо, учитывая то, что они делают ради нас?

Возвращались мы неторопливо, уверенным шагами ступая по верхним террасам черной бездны оврага, ощущая себя всемогущими. Сидели на опушке леса и смотрели на серебряный водопад. У него не было выбора. Он вынужден был вечно падать в неизвестность тьмы внизу, неспособный и не желающий остановиться.

Я всё думала о мазке крови на его рукаве, о своей догадке и о том, как оказалось на самом деле. Вспомнила про Юнону, одержимо поливающую своей кровью «алтарь» мужчины, которого она перестала любить. Как перестала любить и меня.

Она ненавидит меня, потому что мне передались гены солнцерождённой и я могу жить днем. Но Зеэв, не способный вынести даже тридцати секунд солнца, не ненавидит меня за это. Он не испытывает ко мне ни капли ненависти.

— Ты вернешься к Северинам завтра? — спросил он, когда мы сидели на грани ночи.

— Нет.

— Дейша, даже если они нас поженят, прошу тебя, поверь: если ты однажды захочешь уйти, я не стану препятствовать. Я поддержу тебя.

— Тебя так мало заботит...

— Так много.

Его глаза сияли во тьме, посрамив водопад.

Когда он коснулся меня, я узнала его. Я вспомнила ту самую невероятную радость, тот жар и горение, ту вновь обретенную правильность — и упала в вечную бездну подобно сияющей воде. Прежде я не любила никого, кроме Юноны, да и та излечила меня от любви.

Он целитель. Его кровь может лечить, передавая жизненную силу вампира, но не заражая. Получившие его дар не становятся одними из нас. Они просто — живут.

Многое, много позже, когда мы расстались перед рассветом — расстались до следующей ночи, ночи нашей свадьбы — мне пришло в голову, что если он сможет исцелять, позволив людям пить его кровь, то возможно, я могу предложить ему немного своей. Потому что моя кровь может помочь ему выдержать дневной свет, хотя бы на одну единственную драгоценную минуту.

На свадьбу я надену зеленое. И стеклянное ожерелье цвета морской волны.

К концу бесконечных суток, не способная заснуть, я написала:

Когда он коснулся меня, когда он поцеловал меня, Зеэв, чье имя действительно означает "волк"[2], стал близок мне. Я не хочу верить, что ему придется прожить всю свою долгую, долгую жизнь, ни разу не увидев солнца. Он сам напомнил мне. Его тепло, его поцелуй, прикосновения его рук — моё первое воспоминание о взорвавших темноту золотых лучах. Исчез страх, который в любом случае никогда не был моим, остались лишь знакомые волнение и счастье, лишь гостеприимно распахнувшая объятья опасность. Возможно, я ошибаюсь. Возможно, я заплачу высокую цену за обман. И за самообман тоже, потому что я понял, что он значит для меня в тот же миг, как его увидела, — зачем ещё мне было возводить вокруг себя баррикады? Зеэв — восход солнца во тьме моей до сих пор бесполезной жизни. Да. Я люблю его.

Примечание:

1. В оригинале 6 с половиной футов. 1 фут=0,3048 м, то есть 6,5 фута=1,98 м.
2. Зеэ́в — еврейское мужское имя, переводится с иврита как волк.