Я стоял и смотрел на задние фары автомобиля Брайана, пока они не скрылись из виду. Но моя хандра не уехала вместе с братом. Она обвивалась вокруг меня и вздымалась всё выше, подлизываясь ко мне своим змеиным голосом и делая разные заманчивые предложения по мере того, как лунный свет вливался в меня и смешивался с раздражением. "Пойдём с нами", - шептала она медовым голоском чистейшего, кристального здравого смысла. "Пойдём, погуляем в ночи. Выходи поиграть и тебе станет намного лучше".
читать дальшеЯ смог побороть искушение, твердо стоя на новообретенном берегу своего человеческого отцовства, но лунный свет нахлынул приливной волной и с новой силой потянул меня к себе. Я на мгновение закрыл глаза, чтобы не видеть его, и подумал о Лили-Энн. Я подумал о Коди и Астор и о подобострастном восторге, с которым они встречали моего брата и испытал прилив раздражения. Я постарался заглушить его и вспомнил о Деборе и её глубоком несчастье. Она была так рада, когда ей удалось изловить Виктора Чапина, и выглядела так жалко, когда ей пришлось его отпустить. Я хотел сделать её счастливой. Я хотел, чтобы и дети стали счастливыми. Мерзкий злобный голосок просочился ос задворков моего подсознания и сказал: "Я знаю, как сделать их счастливыми. И ты тоже это знаешь".
На мгновение я прислушивался, и с лёгким щелчком картина сложилась, мир обрел чёткие и ясные очертания, и я увидел, как ухожу в ночь с мотком клейкой ленты и ножом… И я изо всех сил оттолкнул видение от себя и разбил его на осколки. Я глубоко вздохнул и открыл глаза. Луна всё ещё висела в небе и с надеждой смотрела на меня, но я твёрдо покачал головой. У меня хватит сил, чтобы её побороть. Я решительно отвернулся от ночных теней и быстро зашагал к дому.
Рита мыла посуду, Лили-Энн что-то бормотала в кроватке, а Коди и Астор уже вернулись на диван и продолжили играть в "WII". Подходящее время для того, чтобы поговорить начистоту, выложить все, как оно есть, искоренить тлеющие угольки влияния Брайана и вытащить этих детей к выходу из тьмы. Это должно быть сделано. И я это сделаю. Я пошёл к Коди и Астор и встал между ними и экраном телевизора. Они подняли взгляды и, кажется, заметили меня - впервые за вечер.
- Чего, - возмутилась Астор. - Нам же не видно.
- Нам надо поговорить, - сказал я.
- Нам надо поиграть в "Дрэгон блэйд", - возразил Коди, и мне не понравилось то, что я услышал в его голосе. Я посмотрел на него и на Астор, и оба они ответили мне взглядами, исполненными самодовольства и праведного гнева. Я не выдержал, наклонился и выдернул приставку из розетки.
- Эй! - воскликнула Астор. – Мы же не сохранились! Теперь придется начинать с начала!
- Не придется, - успокоил я их. - Я собираюсь выкинуть вашу игрушку.
Их рты распахнулись одновременно, как по команде.
- Не честно, - произнес Коди.
- Речь не о честности, - сказал я. – А о том, что правильно.
- Это бессмыслено, - возразила Астор. - Если это правильно, значит, и честно, а ты говоришь, что… - она собиралась продолжать, но осеклась, разглядев выражение моего лица. - Что?
- Вы терпеть не можете китайскую кухню, - сказал я серьёзно.
Два ничего не выражающих взгляда устремились на меня. Затем они переглянулись, и я будто услышал эхо своих слов. Даже мне они показалось бессмысленными.
- Я говорю, - пояснил я, и их глаза вновь обратились ко мне, - о вашей прогулке с Брайаном. Моим братом. Дядей Брайаном.
- Мы поняли, кого ты имеешь в виду, - сказала Астор.
- Вы сказали матери, что ходили в китайский ресторан, - продолжил я. – И это было ложью.
Коди покачал головой, а Астор ответила:
- Это он придумал. Мы бы сказали про пиццу.
- И это тоже было бы ложью.
- Но, Декстер, ты же нам говорил, - принялась она оправдываться, а Коди кивал, - Мама не должна знать о… ну, ты понимаешь… обо всем этом. Поэтому мы должны врать ей.
- Нет, - не согласился я, - вы должны прекратить это делать.
Я наблюдал, как на их лицах возникает выражение крайнего удивления. Коди потрясенно покачал головой, Астор возмутилась:
- Но это не… То есть, ты не можешь… что ты имеешь в виду? - Впервые в жизни она говорила в точности как её мать.
Я сел на диван между ними.
- Что вы с дядей Брайеном делали в тот вечер? - спросил я, - Когда он сказал, что вы ходили в китайский ресторан?
Они переглянулись, и между ними состоялась безмолвная беседа. Потом Коди вновь посмотрел на меня.
- Бродячая собака, - признался он.
Я кивнул, чувствуя, как во меня захлёстывает гнев. Брайан взял их на прогулку и нашел бродячую собаку, чтобы они могли учиться и пробовать свои силы на ней. Я ожидал услышать нечто подобное, но когда это прозвучало и мои ожидания подтвердились, я был возмущен аморальностью случившегося. Но, как ни странно, даже сейчас, когда я вталкивал себя в высокую башню праведного негодования, тихий неприятный голосок нашептывал мне, что это я, а не Брайан, должен был дать им первый урок. Это моя рука должна была направлять неуверенные удары их ножей, мой мудрый и спокойный голос должен был объяснять, как ловить, резать и убирать за собой игрушки.
Но это абсурдно: я здесь для того, чтобы вывести их из тьмы, а не учить наслаждаться ею. Я тряхнул головой, чтобы вернуться к реальности и позволить голосу здравого смысла быть услышанным.
- То, что вы сделали, было неправильным, - сказал я. Они недоуменно посмотрели на меня.
- В каком смысле? - спросила Астор.
- В смысле, - ответил я, - что вы должны это прекратить.
- О, Декстер, - взмолилась Рита, которая ворвалась в комнату, вытирая руки кухонным полотенцем, - не позволяй им продолжать игру. Завтра в школу. Посмотрите на время, а вы еще не… Ну кА, вы двое, готовьтесь ко сну.
Не успел я и глазом моргнуть, как она заставила их встать и выйти из комнаты. Коди обернулся, прежде чем мать вытолкала его в коридор, и я увидел на его лице смесь недоумения, раздражения и обиды.
Прислушиваясь к звукам возни из ванной комнаты, я обнаружил, как скриплю зубами от злости и разочарования. Всё шло не так. Я пытался объединить мою маленькую семью, но обнаружил, что мой брат опередил меня. Когда я попытался поговорить с ним, он сбежал, прежде чем я успел сформулировать свои претензии. И стоило мне приступить к исполнению своего тяжкого долга и начать уводить детей в сторону от зла, как меня прервали в самый важный момент. Теперь дети злились на меня, жена меня игнорировала, сестра завидовала, и я до сих пор понятия имел о планах брата.
Я изо всех сил старался стать новым, добропорядочным и благопристойным главой семьи, которым мне и следовало быть, но все мои попытки заканчивались тем, что меня сбивали с пути и смеялись надо мной. Раздражение нарастало, превращаясь в гнев, а гнев трансформировался во что-то иное. Озером ледяной кислоты бурлило во мне презрение к Брайану, Рите, Деборе, Коди, Астор и всем прочим слюнявым идиотам этого бессмысленного мира.
И в первую очередь к самому себе - Декстеру-Дурачку, который так хотел радоваться солнышку, нюхать цветочки и смотреть, как радуги пляшут в небесах прелестного розового оттенка, но при этом умудрился забыть, что солнце очень часто прячется за тучами, у цветов есть шипы, а радугу невозможно поймать. Во сне можно увидеть что угодно, в том числе самые невозможные вещи, но все они имеют обыкновение исчезать, когда ты просыпаешься. Способ, благодаря которому я в этом убедился, был не из приятных,и с каждым новым повторением пройденного я чувствовал, как жизнь все глубже втаптывает меня в землю. Все, чего мне сейчас хотелось, - это схватить кого-нибудь за горло и сжать руки.
Монотонное жужжание Риты и детей, которые читали молитвы наверху, донеслось до меня. Я всё ещё не знал слов молитвы, и это было очередным досадным напоминанием того факта, что на самом деле я никакой не Декс-папочка, и, вероятно, никогда им не буду. Я надеялся стать первым на свете леопардом, избавившимся от пятен, но оказался всего лишь бродячим котом, вынужденным питаться на помойке.
Я встал. Мне нужно было двигаться, чтобы успокоиться, собраться с мыслями, укротить все эти дикие и странные чувства, прежде чем они утащат меня в пучину идиотизма. Я отправился на кухню, где посудомоечная машина уже трудилась, ликвидируя все воспоминания об ужине. Прошел мимо холодильника, пощелкивавшего устройством для приготовления льда, в коридор у задней двери, где стояли стиральная машина и сушилка для белья. Всё вокруг меня, всё в этом доме было чистым и функциональным, все это оборудование для производства блаженного уюта находилось на своих местах и делало ровно то, что от него требовалось. Все здесь соответствовало ожиданиям - за исключением меня. Я не вписывался в интерьер ни этого, ни какого-либо другого дома. Я был создан для лунного света, играющего на лезвии остро заточенного ножа, для успокаивающего потрескивания разматываемого скотча и приглушенных стонов грешников, радующихся встрече с их рассоздателем. Но я отказался от всего того, чем являлся на самом деле, пытаясь втиснуть себя в рамки картины, которой никогда не существовало. С тем же успехом можно было поместить демона на обложку "Сатердей ивнинг пост". Я не добился ничего и только выставил себя полнейшим идиотом. Неудивительно, что Брайан так легко сумел переманить к себе моих детей. Мне никогда не удастся заставить их покинуть Тёмную сторону, если я не могу даже показать им убедительный пример добродетельной нормальности.
Но в мире, где столько зла, как я могу позволить себе перековать свой сияющий меч на тусклое и скучное орало? Так много нужно ещё сделать, сколько плохих мальчиков нужно научить новой игре, игре по правилам Декстера. Что говорить, если в моем собственном городе обнаружилась компания людоедов? Неужели я могу спокойно сидеть на диване с вязаньем, пока они творят свои гнусности над беззащитными Самантами Альдовар? В конце концов, она тоже чья-то дочь, и кто-то любит её так же, как я Лили-Энн.
Эта мысль стала последней каплей, разрушившей плотину и позволившей раскалённой волне гнева вмести весь мой самоконтроль. На месте Саманты могла оказаться Лили-Энн. Когда-нибудь это может произойти, а я не сделал ничего, чтобы её защитить. Дурак, витающий в облаках. Меня атаковали со всех сторон, а я просто позволял это. Я позволил хищникам разгуливать на свободе и искать себе добычу, и если они однажды придут за Лили-Энн или за Коди и Астор, то виноват буду я. В моих силах защитить мою семью от мерзостей этого мира, а я вместо этого притворяюсь, будто хорошие мысли смогут отогнать дракона, рычащего прямо у моей двери.
Я стоял у чёрного входа и смотерл в окно на темноту двора. На небе сгустились облака, скрыв луну и погрузив землю в абсолютный мрак. Прекрасная иллюстрация к тому, как на самом деле выглядит реальный мир: тьма, скрывающая полянку, покрытую пожухлой травой и грязью. И выхода нет. И не будет - ни для кого и никогда. Мир состоит из тьмы, разложения и грязи. Пытаясь убедить себя, что в нем есть и кое-что ещё, ты не получишь ничего, кроме горя. И ничего с этим не поделаешь. Ничего.
Сквозь просвет в облаках пробился тонкий луч луны, прорезавший тьму, и свистящий шепот в моем мозгу прошелестел: "Кое-что можно…"
И это единственное, имевшее сейчас смысл в целом мире.
- Я скоро вернусь, - сказали мы Рите, сидевшей на диване с младенцем на руках, - я кое-что забыл на работе.
- Вернешься? - удивленно воскликнула она. - Ты хочешь сказать, что… Но уже ночь на дворе!
- Да, - ответили мы и позволили ледяному оскалу появиться на нашем лице при мысли о гостеприимной бархатной тьме за порогом.
- Ладно, но разве ты не можешь подождать до утра? - спросила она.
- Нет, - ответили мы, и в нашем голосе прозвучали отголоски радостного безумия. - Это не может подождать, я должен закончить это сегодня ночью.
По нашему лицу было видно, что это правда. Рита нахмурилась, но не смогла ничего возразить, кроме:
- Ну, я надеюсь, что ты… Ой! Ведро с грязными подгузниками полное, и… Ты не мог бы взять пакет и …? - Она подскочила и бросилась в коридор. Поверхность кислотного озера во мне опять заволновалась, но Рита вернулась через несколько секунд, держа в руках пакет с мусором. Она сунула его мне и проговорила:
- По дороге, если… Тебе действительно надо идти? В смысле, ты не задержишься слишком надолго? Потому что… Я хочу сказать, езжай осторожно, но…
- Это не займет много времени, - заверили её мы. Нетерпение захлестнуло нас, и мы быстро вышли за дверь в гостеприимную тьму, манившую нас тонкими пальцами лунного света, пробивавшегося сквозь облака, и обещавшую чудесную ночь, которая позволит забыть все жалкие попытки притвориться тем, чем мы не были и никогда не будем. Мы поспешно кинули мусорный пакет на пол перед задним сиденьем рядом с нашими игрушками и сели в машину.
Мы поехали на север по почти свободной дороге. В направлении работы, как и обещали, но не той работы, на которую мы ходим днем, связанной с сидением в офисе и беспорядком; нас ждала куда более интересная задача: восхитительная, обещавшая вырвать нас из рутины.
Мы проехали мимо аэропорта, потом свернули на съезд, ведущий к Норт-Майами-Бич, и сбросили скорость, позволив нашей памяти вести нас к одному маленькому, выкрашенному в бледно-желтый цвет домику в скромном районе.
"Клуб открывается только в одиннадцать", - вспомнили мы слова Деборы. Осторожно проехав мимо дома, мы увидели, что в окнах и перед дверью горит свет, а на подъездной дорожке стоит машина, которой раньше там не было. Машина матери, конечно, - днем она ездила на ней на работу. Ближе к дому, полускрытый тенью, стоял "мустанг". Чапин находился дома. Еще нет десяти, а до Саут-Бич недалеко ехать. Он там, внутри, наслаждается незаслуженной свободой и думает, будто в его маленьком мирке всё опять в порядке. Нас это совершенно устраивало. Мы успели вовремя и ощущали холодную и приятную уверенность: мы не будем разочарованы.
Мы объехали вокруг квартала и убедились, что всё нам благоприятствует. Тихо и безопасно. Маленькие домики, чистенькие и хорошо освещенные, были застегнуты на все пуговицы, чтобы защититься от острых как бритва клыков ночи.
Мы поехали дальше. В четырех кварталах отсюда стоял дом с мусорным контейнером, устроившимся в заросшем дворе. Именно это мы и искали. В соседних зданиях было темно, за исключением одного, расположенного в двух домах от него. Место выглядело спокойным, и дом с мусорным контейнером идеально подходил для наших целей - закрытый, пустой, ожидающий, что к нему придут с новыми мечтами и стремлениями. И он скоро дождется, хотя мечты будут не слишком радужными. В квартале отсюда мы нашли сломанный фонарь и припарковались под ним, рядом с кустами. Мы медленно выбрались из машины, наслаждаясь предвкушением приятных хлопот по подготовке правильного окружения для того, что должно произойти и произойдет уже очень скоро…
Задняя дверь пустующего дома была скрыта от любопытных глаз, и открылась быстро и без единого звука. Дом оказался пуст и темён, за исключением кухни, где окно в крыше позволяло потокам лунного света литься на разделочный стол, и когда мы обнаружили это, шепот в нашем подсознании превратился в восторженное пение. Добрый знак, эта ночь - для нас. Эта комната - идеальное место для нашего дела, и словно для того, чтобы ещё больше подчеркнуть, будто всё к лучшему в этом худшем из миров, здесь даже нашлась наполовину полная коробка мешков для мусора.
Теперь надо поторопиться - время не ждёт, но и аккуратностью нельзя жертвовать. Разрезав швы мусорных пакетов, мы превратили их в пластиковые полотнища и аккуратно застелили ими разделочный стол, пол вокруг него, стены поблизости - всё, куда могла долететь отвратительная красная капля, оставшаяся незамеченной в пылу игры. Вскоре комната оказалась готова.
Мы набрали в грудь воздуха. Мы тоже готовы.
Короткая прогулка до маленького желтого домика. Руки у меня свободны, сейчас мне ничего не нужно, кроме небольшой петли из лески, рассчитанной на пятидесятифунтового тунца. Прекрасная штука для рыбной ловли, идеально подходит, чтобы заставить следовать за собой, к примеру, непослушного товарища по играм. Тихий свист - и лёгкая крепкая петля затягивается у них на горле. Они так удивляются, когда она начинает говорить с ними и произносит: "Идём с нами. Идём и узнаем, на что ты способен". И они идут, потому что у них нет другого выхода, потому что мир вокруг становится тёмным и тусклым, и даже те немногие оставшиеся им вздохи они сделают, корчась от боли, и только тогда, когда мы того пожелаем.
А если он будет слишком сильно извиваться или вздумает бороться, достаточно затянуть немного сильнее, пока дыхание не оборвётся и останется только безумный ритм его собственного сердца и тихий шепот нейлоновой петли: "Видишь? Мы отняли у тебя голос и дыхание. А очень скоро отнимем и еще многое, очень многое. Мы заберем у тебя всё и ввергнем обратно в прах и тьму, а кроме того, в несколько аккуратных мусорных пакетов". От этой мысли наше дыхание участилось, и мы немного постояли, чтобы успокоиться, позволить ледяным пальцам ночи расслабить напряженные нервы и подготовить их к первой осторожной струйке наслаждения.
Собраться: ещё один вдох, и мы станем холодными и уверенными, обретем предельную ясность мысли и позволим иметь значение для нас только одному несомненному факту - это будет. Сегодня.
Сейчас.
Наши глаза распахиваются навстречу пейзажу, состоящему из теней, и мы с ледяным спокойствием и готовностью ко всему осматриваем каждый островок темноты в поисках движения, в поисках самого незначительного признака, говорящего о том, что за нами наблюдают. Мы не видим никого - ни животное, ни человека, ни другого такого же, как мы. Никто не прятался во тьме, мы - единственные, кто вышел на охоту сегодня ночью. Так и должно быть. Мы готовы.
Один осторожный шаг за другим; безупречно имитируем безцельную прогулку вокруг квартала назад к скромному желтому домику. Мы осторожно проскальзываем мимо дома и срываемся в тени от кустов у соседнего дома, а затем мы ждем. Ни один звук не пытается бросить нам вызов, никто не движется поблизости и не затаилось рядом с нами. Мы одни, мы невидимы, мы готовы и подбираемся ближе - тихо и осторожно скользим к выцветшей желтой стене. Мы глубоко вздыхаем и превращаемся в безмолвную тень среди теней.
Ещё ближе, так же тихо и осторожно, всё идет как нужно, и вот мы уже у задней двери "мустанга". Вскрываем замок - презренная маленькая тварь не сделала ничего, чтобы усложнить нам задачу, - и бесшумно скользим на заднее сиденье. Мы растворяемся в темноте на полу машины и ждем.
Секунды, минуты - время идет, и мы ждем. Ожидание - это легко, естественно, это неотъемлемая часть охоты. Мы тихо и размеренно дышим, реальность вокруг нас свернулась холодными кольцами в ожидании того, что должно произойти.
И оно начинается.
Отдалённый вопль; открывается дверь, и мы слышим окончание долгого спора.
- Адвокат сказал, так надо! – выкрикивает он своим мерзким голосом. - А сейчас мне пора на работу, ясно?
Он захлопывает дверь и спешит к "мустангу". Он что-то бормочет своим гнусным голоском, пока открывает дверь и запрыгивает на водительское сиденье. Когда он включает зажигание и запускает мотор, тени позади него извергают тёмную фигуру, и мы со всей своей безмолвной скоростью накидываем ему на шею нейлоновую петлю, которая отнимает у него способность мыслить и дышать.
- Молчи и не двигайся, - произносим мы леденящим Другим Голосом. Он дергается и замирает как статуя. - Слушай внимательно и делай то, что мы говорим, и проживешь немного дольше. Ты понял?
Он судорожно кивает, выпучив глаза от ужаса, его лицо постепенно синеет от нехватки воздуха. Мы позволяем ему почувствовать это, почувствовать каково это - не иметь возможности дышать, попробовать на вкус его ближайшее будущее, приближающуюся вечность бескрайней тьмы, где уже не будет места дыханию.
Мы слегка усиливаем натяжение, просто чтобы дать понять, что мы можем потянуть намного сильнее, тянуть, пока все не закончится прямо здесь и сейчас. Его лицо становится ещё темнее, глаза начинают вылезать из орбит и наливаются кровью, и мы даём ему передышку, разжимаем руку и позволяем петле немного ослабнуть. Совсем ненадолго, для одного лишь судорожного глотка воздуха. Затем мы снова затягиваем петлю, прежде чем он успевает прочистить горло или заговорить.
- Ты принадлежишь мне, - говорим мы ему, и чистая правда нашего голоса на секунду заставляет его забыть о невозможности дышать, пока картина его ближайшего будущего заполоняет его разум. Он вскидывает было руки, но в то же мгновение мы затяиваем петлю ещё сильнее.
- Достаточно, - велим мы, и он замирает от леденящего шипения нашего голоса. Мы ввергаем его гаденький маленький мирок во тьму, на сей раз ненадолго, так, чтобы, когда мы ослабим натяжение петли, у него появилась надежда. Крохотная, хрупкая надежда, сотканная из лучей лунного света, надежда, которая проживет достаточно столько, чтобы он оставался послушным и тихим, пока не станет таким навсегда.
- Езжай, - говорим мы, слегка дёрнув петлю, и позволяем ему вдохнуть.
Какое-то время он не двигается, и мы дёргаем леску.
- Живо, - говорим мы, и он судорожно дёргается, чтобы показать нам свою готовность услужить, и трогается с места. Мы медленно выезжаем с подъездной дорожки и удаляемся от светло-желтого дома, от его ничтожной грязной жизни и приближаемся к тёмным радостям его будущего этой изумительной залитой лунным светом ночи.
Натягивая нейлоновую удавку, мы ведем его в пустой дом, быстрыми и осторожными шагами сквозь темноту к комнате, которую для него приготовили. В обернутую пластиковой плёнкой комнату, где серебряные стержни лунного света пронзают окно в потолке и освещают разделочный стол словно алтарь в соборе, посвященном боли. Именно этим он и является: истинный храм страдания, и сегодня вечером мы его священник, мы исполняем обряды, и мы проведем его через все этапы ритуала к его последнему просветлению и исходу, к окончательному милосердному освобождению.
Мы останавливаем его у стола и позволяем пару раз вдохнуть, чтобы он успел понять, что его ожидает. Его страх усиливается, когда он видит, что для него приготовлено, и он, выворачивая шею, смотрит на нас в надежде, что это чья-то грубая шутка.
- Эй, - произносит он уже наполовину сорванным голосом. В его глазах медленно проступает понимание, и он встряхивает головой, насколько ему позволяет удавка.
- Ты тот полицейский, - говорит он, в его глазах расцветает надежда и он хрипит с новым приливом храбрости: - Ты тот грёбаный коп, который был вместе с ебанутой полицейской сучкой. Ты, сука, в полной жопе! Я, блядь, наизнанку вывернусь, чтоб тебя посадить, ты, говна кусок…
Мы снова затягиваем петлю, на этот раз очень сильно, и его грязное карканье обрывается, словно обрезанное ножом, и его мир снова погружается во тьму. Он бессильно царапает нейлон до тех пор, пока не забывает, для чего предназначены его пальцы. Его руки падают как плети, он опускается на колени, а я тяну всё сильнее и сильнее, и наконец его глаза закатываются и он мешком оседает на пол.
Теперь нужно действовать быстро: мы укладываем его на разделочный стол, срезаем одежду, привязываем клейкой лентой до состояния неподвижной готовности, пока он не очнулся. Вскоре он приходит в себя: в ужасе хлопает ресницами, подергивает руками под лентой, привыкая к положению, в котором ему придётся провести остаток жизни. Его глаза раскрываются шире, и он изо всех сил пытается пошевелиться, но не может. Мы наблюдаем, позволяя расти его страху, а вместе с ним и нашей радости. Это то, кто мы есть. Это то, для чего мы созданы - дирижировать балетом тьмы и сегодня ночью – наш концерт.
Музыка становится громче, и мы ведем его туда, где начинается танец. Прекрасная хореография Конца – отточенные, резкие знакомые движения, запах страха под звуки тихого похрустывания скотча и всхлипов ужаса. Мой быстрый, острый, уверенный нож танцует в знакомом ритме медленно нарастающей песни лунного света, которая становится все громче и громче, пока не грянет финальный аккорд наслаждения, и радость, радость, радость не заполнит собой наш мир.
Перед самым концом мы делаем паузу. Сомнение крошечной омерзительной рептилией пробралось в сияние нашей радости и расположилось там, искажая чистый свет удовольствия. Мы опускаем взгляд на него, всё ещё корчащегося с выпученными от ужаса глазами. От ужаса, вызванного тем, что уже произошло, и уверенностью в том, что его ожидает нечто ещё более ужасное.
"Мы почти закончили, - слышится шепот, - не останавливайся сейчас…"
И мы не останавливаемся, не можем остановиться; но мы делаем паузу. Мы смотрим на вещь, которая корчится под нашим ножом. Он почти готов; его дыхание слабеет, но он все еще пытается вырваться из пут, и последний пузырек надежды пытается прорваться к поверхности сквозь темную толщу ужаса и боли. Мы должны узнать кое-что, прежде чем раздавим этот пузырь, услышать одну крошечную завершающую деталь, чтобы вырвать шлюзы с корнем и освободить смывающий всё поток наслаждения.
- Ну, Виктор, - наше ледяное шипение наполнено счастьем, - как на вкус была Тайлер Спанос?
Мы отдираем ленту с его губ, но он слишком глубоко погружен в настоящую боль, чтобы заметить это. Он делает медленный глубокий вдох и смотрит мне в глаза.
- Так она была вкусной? - повторяем мы, и он кивает, принимая то, что должно произойти.
- Замечательной, - скрипит он, зная, что у него больше нет времени ни на что, кроме правды, - Лучше, чем другие. Это было… здорово. - Он ненадолго прикрывает глаза, и когда он открывает их вновь, я вижу в их глубине искорку надежды. - Теперь вы меня отпустите? - спрашивает он хриплым, потерянным голосом маленького мальчика, хотя он знает, каким будет ответ.
Хлопанье крыльев окружает нас, и мы почти не слышим свой голос, когда отвечаем:
- Да. Ты можешь уйти.
И вскоре после этого он нас покидает.
Мы оставили "мустанг" Чапина позади магазина "Счастливая семерка" за три четверти мили от дома с ключом в замке зажигания. Вряд ли кто-то сумеет удержаться от искушения; к утру машина будет перекрашена и погружена на борт судна, идущего в Южную Америку. Нам пришлось закончить с Виктором чуть поспешнее, чем хотелось бы, но теперь мы чувствовали себя гораздо лучше, и я даже напевал какую-то песенку, когда выбирался из своего верного авто и шел к дому.
Я тщательно вымылся, чувствуя, как тускнеет сияние удовольствия. Деб будет немного счастливее, хотя, конечно, я ей ничего не скажу. Но Чапин заслужил свою главную роль в сегодняшней маленькой ночной драме, и мир стал чуточку лучше.
Впрочем, я тоже успокоился, освободился от напряжения и теперь готов встретиться лицом к лицу со всеми безумными событиями последних дней. Да, я действительно, пытался покончить с таким вещами и потерпел неудачу, но это всего лишь мелкий проступок, без которого нельзя было обойтись, и я сделаю всё от меня зависящее, чтобы он стал последним. Всего один шажок назад, всего один раз - что в этом такого? Никто ведь не бросает курить сразу. Зато теперь я гораздо более собран и спокоен и подобное не повторится. Вопрос исчерпан, возвращаемся в овечью шкуру, на этот раз - навсегда.
Но едва эта мысль пыталась укрепиться в солнечном сиянии моей новой личности, я почувствовал, как самодовольно вытягивает когти Пассажир, и почти услышал его мысль: "О да, конечно… До следующего раза…"
Внезапная острота моей реакции поразила нас обоих: мгновенная вспышка гнева и мысленный крик: "Нет! Нет! Никакого следующего раза! Убирайся!" И я действительно хотел, чтобы он убрался, - это было настолько ясно, что он ошеломленно замолчал, а затем я услышал, как нечто большое и кожистое с достоинством сползает по лестнице. Он ушел. Я набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. Чапин был последним, всего лишь маленькой задержкой на моем новом пути в блестящее будущее Лили-Энн. Это больше не повторится. И для уверенности я еще раз добавил: "И держись от меня подальше!"
Никакого ответа; только далёкий хлопок двери в одной из высоких башен замка Декстера. Я продолжил оттирать руки и заглянул в зеркало, висевшее над раковиной. На меня смотрел другой, новый человек. Всё кончено, всё действительно кончено, я больше никогда не вступлю на этот тёмный путь.
Я вытерся, положил одежду в корзину с грязным бельем и на цыпочках прокрался в спальню. Когда я осторожно скользнул под одеяло, на часах было 02:59.
Сны пришли сразу же после того как я провалился в сонную тьму. Я снова стоял над Чапином, занося нож для последнего удара, но это уже был не Чапин, а Брайан, Брайан, привязанный к столу клейкой лентой. Он улыбнулся мне такой широкой и фальшивой улыбкой, что её было видно даже через кусок ленты, закрывавший его рот. Я поднял нож выше и тут рядом со мной оказались Коди и Астор. Они направили на меня пластмассовые джойстики от "WII" и остервенело защёлкали кнопками. Я, двигаясь под их контролем, опустил нож, отвернулся от Брайана, затем направил нож на себя, пока лезвие не коснулось моего горла, но тут позади меня раздался ужасный стенающий вопль. Я обернулся и увидел Лили-Энн, привязанную к столу клейкой лентой, её крохотные ручки тянулись ко мне…
…И Рита толкает меня локтем со словами:
- Декстер, пожалуйста, просыпайся.
В конце концов я просыпаюсь. На часах 03:28, и Лили-Энн действительно плачет.
Рита тихо простонала:
- Твоя очередь.
Затем перекатилась на другой бок и закрыла голову подушкой.
Я встал, чувствуя себя так, будто всё тело набито свинцом, и заковылял к кроватке. Лили-Энн размахивала ручками и ножками, и на одно ужасное тёмное мгновение мне показалось, что это продолжение моего сна и я застыл как дурак, ожидая, что всё прояснится. Но в этот момент очаровательное личико Лили-Энн скривилось, сигнализируя о готовности вложить все свои силы в крик максимально возможной громкости, и я потряс головой, избавляясь от остатков сна. Дурацкий сон. Впрочем, все сны дурацкие.
Я взял Лили-Энн на руки и аккуратно уложил на пеленальный столик, бормоча какую-то успокаивающую ерунду; произнесённая моим осипшим со сна голосом, звучала она совершенно не успокоительно. Но она затихла, когда я поменял ей подгузник и сел с ней в кресло-качалку рядом с пеленальным столиком, поерзала пару раз и снова заснула. Ощущение опасности, навеянное идиотским сном, мало-помалу уходило, и я качался в кресле и что-то мурлыкал ещё несколько минут, получая от этого куда большее удовольствие, чем следовало бы. Когда Лили-Энн крепко заснула, я отнес её в кроватку и аккуратно уложил, подоткнув вокруг нее одеяло так, что получилось уютное маленькое гнездышко.
Но только я забрался в свое собственное гнездо, как зазвонил телефон. Лили-Энн тут же принялась опять плакать, и Рита сказала:
- Господи Иисусе, - что было для неё более чем необычно.
У меня не было сомнений в том, кто может звонить мне в этот час. Разумеется, это Дебора спешит сообщить мне о том, что случилось ужасное, требующее моего немедленного присутствия. И конечно, я буду чувствовать себя виноватым, если не выпрыгну немедленно из постели и не откликнусь на её зов. На мгновение я задумался о возможности не отвечать: в конце концов, она взрослая женщина, пора бы научиться самостоятельности, - но долг и привычка взяли верх, в чем им помог тычок локтем в бок от Риты.
- Возьми трубку, Декстер, ради Бога, - сказала она, и я был вынужден подчиниться.
- Слушаю, - произнёс я, стараясь говорить достаточно раздражённо.
- Ты нужен мне здесь, Декс, - произнесла Дебора. В её голосе явственно слышалась усталость и что-то ещё - следы той боли, которая мучила её последнее время. Но я успел устать от этой песни.
- Прости, Дебора, - сказал я твердо, - но мой рабочий день окончен и я должен быть здесь, с семьей.
- Они нашли Дика, - сказала она, и по её тону я понял, что не хочу слышать продолжение, но она всё равно продолжила, - Он мёртв, Декс, - сказала она. Мёртв и частично съеден.
читать дальшеЯ смог побороть искушение, твердо стоя на новообретенном берегу своего человеческого отцовства, но лунный свет нахлынул приливной волной и с новой силой потянул меня к себе. Я на мгновение закрыл глаза, чтобы не видеть его, и подумал о Лили-Энн. Я подумал о Коди и Астор и о подобострастном восторге, с которым они встречали моего брата и испытал прилив раздражения. Я постарался заглушить его и вспомнил о Деборе и её глубоком несчастье. Она была так рада, когда ей удалось изловить Виктора Чапина, и выглядела так жалко, когда ей пришлось его отпустить. Я хотел сделать её счастливой. Я хотел, чтобы и дети стали счастливыми. Мерзкий злобный голосок просочился ос задворков моего подсознания и сказал: "Я знаю, как сделать их счастливыми. И ты тоже это знаешь".
На мгновение я прислушивался, и с лёгким щелчком картина сложилась, мир обрел чёткие и ясные очертания, и я увидел, как ухожу в ночь с мотком клейкой ленты и ножом… И я изо всех сил оттолкнул видение от себя и разбил его на осколки. Я глубоко вздохнул и открыл глаза. Луна всё ещё висела в небе и с надеждой смотрела на меня, но я твёрдо покачал головой. У меня хватит сил, чтобы её побороть. Я решительно отвернулся от ночных теней и быстро зашагал к дому.
Рита мыла посуду, Лили-Энн что-то бормотала в кроватке, а Коди и Астор уже вернулись на диван и продолжили играть в "WII". Подходящее время для того, чтобы поговорить начистоту, выложить все, как оно есть, искоренить тлеющие угольки влияния Брайана и вытащить этих детей к выходу из тьмы. Это должно быть сделано. И я это сделаю. Я пошёл к Коди и Астор и встал между ними и экраном телевизора. Они подняли взгляды и, кажется, заметили меня - впервые за вечер.
- Чего, - возмутилась Астор. - Нам же не видно.
- Нам надо поговорить, - сказал я.
- Нам надо поиграть в "Дрэгон блэйд", - возразил Коди, и мне не понравилось то, что я услышал в его голосе. Я посмотрел на него и на Астор, и оба они ответили мне взглядами, исполненными самодовольства и праведного гнева. Я не выдержал, наклонился и выдернул приставку из розетки.
- Эй! - воскликнула Астор. – Мы же не сохранились! Теперь придется начинать с начала!
- Не придется, - успокоил я их. - Я собираюсь выкинуть вашу игрушку.
Их рты распахнулись одновременно, как по команде.
- Не честно, - произнес Коди.
- Речь не о честности, - сказал я. – А о том, что правильно.
- Это бессмыслено, - возразила Астор. - Если это правильно, значит, и честно, а ты говоришь, что… - она собиралась продолжать, но осеклась, разглядев выражение моего лица. - Что?
- Вы терпеть не можете китайскую кухню, - сказал я серьёзно.
Два ничего не выражающих взгляда устремились на меня. Затем они переглянулись, и я будто услышал эхо своих слов. Даже мне они показалось бессмысленными.
- Я говорю, - пояснил я, и их глаза вновь обратились ко мне, - о вашей прогулке с Брайаном. Моим братом. Дядей Брайаном.
- Мы поняли, кого ты имеешь в виду, - сказала Астор.
- Вы сказали матери, что ходили в китайский ресторан, - продолжил я. – И это было ложью.
Коди покачал головой, а Астор ответила:
- Это он придумал. Мы бы сказали про пиццу.
- И это тоже было бы ложью.
- Но, Декстер, ты же нам говорил, - принялась она оправдываться, а Коди кивал, - Мама не должна знать о… ну, ты понимаешь… обо всем этом. Поэтому мы должны врать ей.
- Нет, - не согласился я, - вы должны прекратить это делать.
Я наблюдал, как на их лицах возникает выражение крайнего удивления. Коди потрясенно покачал головой, Астор возмутилась:
- Но это не… То есть, ты не можешь… что ты имеешь в виду? - Впервые в жизни она говорила в точности как её мать.
Я сел на диван между ними.
- Что вы с дядей Брайеном делали в тот вечер? - спросил я, - Когда он сказал, что вы ходили в китайский ресторан?
Они переглянулись, и между ними состоялась безмолвная беседа. Потом Коди вновь посмотрел на меня.
- Бродячая собака, - признался он.
Я кивнул, чувствуя, как во меня захлёстывает гнев. Брайан взял их на прогулку и нашел бродячую собаку, чтобы они могли учиться и пробовать свои силы на ней. Я ожидал услышать нечто подобное, но когда это прозвучало и мои ожидания подтвердились, я был возмущен аморальностью случившегося. Но, как ни странно, даже сейчас, когда я вталкивал себя в высокую башню праведного негодования, тихий неприятный голосок нашептывал мне, что это я, а не Брайан, должен был дать им первый урок. Это моя рука должна была направлять неуверенные удары их ножей, мой мудрый и спокойный голос должен был объяснять, как ловить, резать и убирать за собой игрушки.
Но это абсурдно: я здесь для того, чтобы вывести их из тьмы, а не учить наслаждаться ею. Я тряхнул головой, чтобы вернуться к реальности и позволить голосу здравого смысла быть услышанным.
- То, что вы сделали, было неправильным, - сказал я. Они недоуменно посмотрели на меня.
- В каком смысле? - спросила Астор.
- В смысле, - ответил я, - что вы должны это прекратить.
- О, Декстер, - взмолилась Рита, которая ворвалась в комнату, вытирая руки кухонным полотенцем, - не позволяй им продолжать игру. Завтра в школу. Посмотрите на время, а вы еще не… Ну кА, вы двое, готовьтесь ко сну.
Не успел я и глазом моргнуть, как она заставила их встать и выйти из комнаты. Коди обернулся, прежде чем мать вытолкала его в коридор, и я увидел на его лице смесь недоумения, раздражения и обиды.
Прислушиваясь к звукам возни из ванной комнаты, я обнаружил, как скриплю зубами от злости и разочарования. Всё шло не так. Я пытался объединить мою маленькую семью, но обнаружил, что мой брат опередил меня. Когда я попытался поговорить с ним, он сбежал, прежде чем я успел сформулировать свои претензии. И стоило мне приступить к исполнению своего тяжкого долга и начать уводить детей в сторону от зла, как меня прервали в самый важный момент. Теперь дети злились на меня, жена меня игнорировала, сестра завидовала, и я до сих пор понятия имел о планах брата.
Я изо всех сил старался стать новым, добропорядочным и благопристойным главой семьи, которым мне и следовало быть, но все мои попытки заканчивались тем, что меня сбивали с пути и смеялись надо мной. Раздражение нарастало, превращаясь в гнев, а гнев трансформировался во что-то иное. Озером ледяной кислоты бурлило во мне презрение к Брайану, Рите, Деборе, Коди, Астор и всем прочим слюнявым идиотам этого бессмысленного мира.
И в первую очередь к самому себе - Декстеру-Дурачку, который так хотел радоваться солнышку, нюхать цветочки и смотреть, как радуги пляшут в небесах прелестного розового оттенка, но при этом умудрился забыть, что солнце очень часто прячется за тучами, у цветов есть шипы, а радугу невозможно поймать. Во сне можно увидеть что угодно, в том числе самые невозможные вещи, но все они имеют обыкновение исчезать, когда ты просыпаешься. Способ, благодаря которому я в этом убедился, был не из приятных,и с каждым новым повторением пройденного я чувствовал, как жизнь все глубже втаптывает меня в землю. Все, чего мне сейчас хотелось, - это схватить кого-нибудь за горло и сжать руки.
Монотонное жужжание Риты и детей, которые читали молитвы наверху, донеслось до меня. Я всё ещё не знал слов молитвы, и это было очередным досадным напоминанием того факта, что на самом деле я никакой не Декс-папочка, и, вероятно, никогда им не буду. Я надеялся стать первым на свете леопардом, избавившимся от пятен, но оказался всего лишь бродячим котом, вынужденным питаться на помойке.
Я встал. Мне нужно было двигаться, чтобы успокоиться, собраться с мыслями, укротить все эти дикие и странные чувства, прежде чем они утащат меня в пучину идиотизма. Я отправился на кухню, где посудомоечная машина уже трудилась, ликвидируя все воспоминания об ужине. Прошел мимо холодильника, пощелкивавшего устройством для приготовления льда, в коридор у задней двери, где стояли стиральная машина и сушилка для белья. Всё вокруг меня, всё в этом доме было чистым и функциональным, все это оборудование для производства блаженного уюта находилось на своих местах и делало ровно то, что от него требовалось. Все здесь соответствовало ожиданиям - за исключением меня. Я не вписывался в интерьер ни этого, ни какого-либо другого дома. Я был создан для лунного света, играющего на лезвии остро заточенного ножа, для успокаивающего потрескивания разматываемого скотча и приглушенных стонов грешников, радующихся встрече с их рассоздателем. Но я отказался от всего того, чем являлся на самом деле, пытаясь втиснуть себя в рамки картины, которой никогда не существовало. С тем же успехом можно было поместить демона на обложку "Сатердей ивнинг пост". Я не добился ничего и только выставил себя полнейшим идиотом. Неудивительно, что Брайан так легко сумел переманить к себе моих детей. Мне никогда не удастся заставить их покинуть Тёмную сторону, если я не могу даже показать им убедительный пример добродетельной нормальности.
Но в мире, где столько зла, как я могу позволить себе перековать свой сияющий меч на тусклое и скучное орало? Так много нужно ещё сделать, сколько плохих мальчиков нужно научить новой игре, игре по правилам Декстера. Что говорить, если в моем собственном городе обнаружилась компания людоедов? Неужели я могу спокойно сидеть на диване с вязаньем, пока они творят свои гнусности над беззащитными Самантами Альдовар? В конце концов, она тоже чья-то дочь, и кто-то любит её так же, как я Лили-Энн.
Эта мысль стала последней каплей, разрушившей плотину и позволившей раскалённой волне гнева вмести весь мой самоконтроль. На месте Саманты могла оказаться Лили-Энн. Когда-нибудь это может произойти, а я не сделал ничего, чтобы её защитить. Дурак, витающий в облаках. Меня атаковали со всех сторон, а я просто позволял это. Я позволил хищникам разгуливать на свободе и искать себе добычу, и если они однажды придут за Лили-Энн или за Коди и Астор, то виноват буду я. В моих силах защитить мою семью от мерзостей этого мира, а я вместо этого притворяюсь, будто хорошие мысли смогут отогнать дракона, рычащего прямо у моей двери.
Я стоял у чёрного входа и смотерл в окно на темноту двора. На небе сгустились облака, скрыв луну и погрузив землю в абсолютный мрак. Прекрасная иллюстрация к тому, как на самом деле выглядит реальный мир: тьма, скрывающая полянку, покрытую пожухлой травой и грязью. И выхода нет. И не будет - ни для кого и никогда. Мир состоит из тьмы, разложения и грязи. Пытаясь убедить себя, что в нем есть и кое-что ещё, ты не получишь ничего, кроме горя. И ничего с этим не поделаешь. Ничего.
Сквозь просвет в облаках пробился тонкий луч луны, прорезавший тьму, и свистящий шепот в моем мозгу прошелестел: "Кое-что можно…"
И это единственное, имевшее сейчас смысл в целом мире.
- Я скоро вернусь, - сказали мы Рите, сидевшей на диване с младенцем на руках, - я кое-что забыл на работе.
- Вернешься? - удивленно воскликнула она. - Ты хочешь сказать, что… Но уже ночь на дворе!
- Да, - ответили мы и позволили ледяному оскалу появиться на нашем лице при мысли о гостеприимной бархатной тьме за порогом.
- Ладно, но разве ты не можешь подождать до утра? - спросила она.
- Нет, - ответили мы, и в нашем голосе прозвучали отголоски радостного безумия. - Это не может подождать, я должен закончить это сегодня ночью.
По нашему лицу было видно, что это правда. Рита нахмурилась, но не смогла ничего возразить, кроме:
- Ну, я надеюсь, что ты… Ой! Ведро с грязными подгузниками полное, и… Ты не мог бы взять пакет и …? - Она подскочила и бросилась в коридор. Поверхность кислотного озера во мне опять заволновалась, но Рита вернулась через несколько секунд, держа в руках пакет с мусором. Она сунула его мне и проговорила:
- По дороге, если… Тебе действительно надо идти? В смысле, ты не задержишься слишком надолго? Потому что… Я хочу сказать, езжай осторожно, но…
- Это не займет много времени, - заверили её мы. Нетерпение захлестнуло нас, и мы быстро вышли за дверь в гостеприимную тьму, манившую нас тонкими пальцами лунного света, пробивавшегося сквозь облака, и обещавшую чудесную ночь, которая позволит забыть все жалкие попытки притвориться тем, чем мы не были и никогда не будем. Мы поспешно кинули мусорный пакет на пол перед задним сиденьем рядом с нашими игрушками и сели в машину.
Мы поехали на север по почти свободной дороге. В направлении работы, как и обещали, но не той работы, на которую мы ходим днем, связанной с сидением в офисе и беспорядком; нас ждала куда более интересная задача: восхитительная, обещавшая вырвать нас из рутины.
Мы проехали мимо аэропорта, потом свернули на съезд, ведущий к Норт-Майами-Бич, и сбросили скорость, позволив нашей памяти вести нас к одному маленькому, выкрашенному в бледно-желтый цвет домику в скромном районе.
"Клуб открывается только в одиннадцать", - вспомнили мы слова Деборы. Осторожно проехав мимо дома, мы увидели, что в окнах и перед дверью горит свет, а на подъездной дорожке стоит машина, которой раньше там не было. Машина матери, конечно, - днем она ездила на ней на работу. Ближе к дому, полускрытый тенью, стоял "мустанг". Чапин находился дома. Еще нет десяти, а до Саут-Бич недалеко ехать. Он там, внутри, наслаждается незаслуженной свободой и думает, будто в его маленьком мирке всё опять в порядке. Нас это совершенно устраивало. Мы успели вовремя и ощущали холодную и приятную уверенность: мы не будем разочарованы.
Мы объехали вокруг квартала и убедились, что всё нам благоприятствует. Тихо и безопасно. Маленькие домики, чистенькие и хорошо освещенные, были застегнуты на все пуговицы, чтобы защититься от острых как бритва клыков ночи.
Мы поехали дальше. В четырех кварталах отсюда стоял дом с мусорным контейнером, устроившимся в заросшем дворе. Именно это мы и искали. В соседних зданиях было темно, за исключением одного, расположенного в двух домах от него. Место выглядело спокойным, и дом с мусорным контейнером идеально подходил для наших целей - закрытый, пустой, ожидающий, что к нему придут с новыми мечтами и стремлениями. И он скоро дождется, хотя мечты будут не слишком радужными. В квартале отсюда мы нашли сломанный фонарь и припарковались под ним, рядом с кустами. Мы медленно выбрались из машины, наслаждаясь предвкушением приятных хлопот по подготовке правильного окружения для того, что должно произойти и произойдет уже очень скоро…
Задняя дверь пустующего дома была скрыта от любопытных глаз, и открылась быстро и без единого звука. Дом оказался пуст и темён, за исключением кухни, где окно в крыше позволяло потокам лунного света литься на разделочный стол, и когда мы обнаружили это, шепот в нашем подсознании превратился в восторженное пение. Добрый знак, эта ночь - для нас. Эта комната - идеальное место для нашего дела, и словно для того, чтобы ещё больше подчеркнуть, будто всё к лучшему в этом худшем из миров, здесь даже нашлась наполовину полная коробка мешков для мусора.
Теперь надо поторопиться - время не ждёт, но и аккуратностью нельзя жертвовать. Разрезав швы мусорных пакетов, мы превратили их в пластиковые полотнища и аккуратно застелили ими разделочный стол, пол вокруг него, стены поблизости - всё, куда могла долететь отвратительная красная капля, оставшаяся незамеченной в пылу игры. Вскоре комната оказалась готова.
Мы набрали в грудь воздуха. Мы тоже готовы.
Короткая прогулка до маленького желтого домика. Руки у меня свободны, сейчас мне ничего не нужно, кроме небольшой петли из лески, рассчитанной на пятидесятифунтового тунца. Прекрасная штука для рыбной ловли, идеально подходит, чтобы заставить следовать за собой, к примеру, непослушного товарища по играм. Тихий свист - и лёгкая крепкая петля затягивается у них на горле. Они так удивляются, когда она начинает говорить с ними и произносит: "Идём с нами. Идём и узнаем, на что ты способен". И они идут, потому что у них нет другого выхода, потому что мир вокруг становится тёмным и тусклым, и даже те немногие оставшиеся им вздохи они сделают, корчась от боли, и только тогда, когда мы того пожелаем.
А если он будет слишком сильно извиваться или вздумает бороться, достаточно затянуть немного сильнее, пока дыхание не оборвётся и останется только безумный ритм его собственного сердца и тихий шепот нейлоновой петли: "Видишь? Мы отняли у тебя голос и дыхание. А очень скоро отнимем и еще многое, очень многое. Мы заберем у тебя всё и ввергнем обратно в прах и тьму, а кроме того, в несколько аккуратных мусорных пакетов". От этой мысли наше дыхание участилось, и мы немного постояли, чтобы успокоиться, позволить ледяным пальцам ночи расслабить напряженные нервы и подготовить их к первой осторожной струйке наслаждения.
Собраться: ещё один вдох, и мы станем холодными и уверенными, обретем предельную ясность мысли и позволим иметь значение для нас только одному несомненному факту - это будет. Сегодня.
Сейчас.
Наши глаза распахиваются навстречу пейзажу, состоящему из теней, и мы с ледяным спокойствием и готовностью ко всему осматриваем каждый островок темноты в поисках движения, в поисках самого незначительного признака, говорящего о том, что за нами наблюдают. Мы не видим никого - ни животное, ни человека, ни другого такого же, как мы. Никто не прятался во тьме, мы - единственные, кто вышел на охоту сегодня ночью. Так и должно быть. Мы готовы.
Один осторожный шаг за другим; безупречно имитируем безцельную прогулку вокруг квартала назад к скромному желтому домику. Мы осторожно проскальзываем мимо дома и срываемся в тени от кустов у соседнего дома, а затем мы ждем. Ни один звук не пытается бросить нам вызов, никто не движется поблизости и не затаилось рядом с нами. Мы одни, мы невидимы, мы готовы и подбираемся ближе - тихо и осторожно скользим к выцветшей желтой стене. Мы глубоко вздыхаем и превращаемся в безмолвную тень среди теней.
Ещё ближе, так же тихо и осторожно, всё идет как нужно, и вот мы уже у задней двери "мустанга". Вскрываем замок - презренная маленькая тварь не сделала ничего, чтобы усложнить нам задачу, - и бесшумно скользим на заднее сиденье. Мы растворяемся в темноте на полу машины и ждем.
Секунды, минуты - время идет, и мы ждем. Ожидание - это легко, естественно, это неотъемлемая часть охоты. Мы тихо и размеренно дышим, реальность вокруг нас свернулась холодными кольцами в ожидании того, что должно произойти.
И оно начинается.
Отдалённый вопль; открывается дверь, и мы слышим окончание долгого спора.
- Адвокат сказал, так надо! – выкрикивает он своим мерзким голосом. - А сейчас мне пора на работу, ясно?
Он захлопывает дверь и спешит к "мустангу". Он что-то бормочет своим гнусным голоском, пока открывает дверь и запрыгивает на водительское сиденье. Когда он включает зажигание и запускает мотор, тени позади него извергают тёмную фигуру, и мы со всей своей безмолвной скоростью накидываем ему на шею нейлоновую петлю, которая отнимает у него способность мыслить и дышать.
- Молчи и не двигайся, - произносим мы леденящим Другим Голосом. Он дергается и замирает как статуя. - Слушай внимательно и делай то, что мы говорим, и проживешь немного дольше. Ты понял?
Он судорожно кивает, выпучив глаза от ужаса, его лицо постепенно синеет от нехватки воздуха. Мы позволяем ему почувствовать это, почувствовать каково это - не иметь возможности дышать, попробовать на вкус его ближайшее будущее, приближающуюся вечность бескрайней тьмы, где уже не будет места дыханию.
Мы слегка усиливаем натяжение, просто чтобы дать понять, что мы можем потянуть намного сильнее, тянуть, пока все не закончится прямо здесь и сейчас. Его лицо становится ещё темнее, глаза начинают вылезать из орбит и наливаются кровью, и мы даём ему передышку, разжимаем руку и позволяем петле немного ослабнуть. Совсем ненадолго, для одного лишь судорожного глотка воздуха. Затем мы снова затягиваем петлю, прежде чем он успевает прочистить горло или заговорить.
- Ты принадлежишь мне, - говорим мы ему, и чистая правда нашего голоса на секунду заставляет его забыть о невозможности дышать, пока картина его ближайшего будущего заполоняет его разум. Он вскидывает было руки, но в то же мгновение мы затяиваем петлю ещё сильнее.
- Достаточно, - велим мы, и он замирает от леденящего шипения нашего голоса. Мы ввергаем его гаденький маленький мирок во тьму, на сей раз ненадолго, так, чтобы, когда мы ослабим натяжение петли, у него появилась надежда. Крохотная, хрупкая надежда, сотканная из лучей лунного света, надежда, которая проживет достаточно столько, чтобы он оставался послушным и тихим, пока не станет таким навсегда.
- Езжай, - говорим мы, слегка дёрнув петлю, и позволяем ему вдохнуть.
Какое-то время он не двигается, и мы дёргаем леску.
- Живо, - говорим мы, и он судорожно дёргается, чтобы показать нам свою готовность услужить, и трогается с места. Мы медленно выезжаем с подъездной дорожки и удаляемся от светло-желтого дома, от его ничтожной грязной жизни и приближаемся к тёмным радостям его будущего этой изумительной залитой лунным светом ночи.
Натягивая нейлоновую удавку, мы ведем его в пустой дом, быстрыми и осторожными шагами сквозь темноту к комнате, которую для него приготовили. В обернутую пластиковой плёнкой комнату, где серебряные стержни лунного света пронзают окно в потолке и освещают разделочный стол словно алтарь в соборе, посвященном боли. Именно этим он и является: истинный храм страдания, и сегодня вечером мы его священник, мы исполняем обряды, и мы проведем его через все этапы ритуала к его последнему просветлению и исходу, к окончательному милосердному освобождению.
Мы останавливаем его у стола и позволяем пару раз вдохнуть, чтобы он успел понять, что его ожидает. Его страх усиливается, когда он видит, что для него приготовлено, и он, выворачивая шею, смотрит на нас в надежде, что это чья-то грубая шутка.
- Эй, - произносит он уже наполовину сорванным голосом. В его глазах медленно проступает понимание, и он встряхивает головой, насколько ему позволяет удавка.
- Ты тот полицейский, - говорит он, в его глазах расцветает надежда и он хрипит с новым приливом храбрости: - Ты тот грёбаный коп, который был вместе с ебанутой полицейской сучкой. Ты, сука, в полной жопе! Я, блядь, наизнанку вывернусь, чтоб тебя посадить, ты, говна кусок…
Мы снова затягиваем петлю, на этот раз очень сильно, и его грязное карканье обрывается, словно обрезанное ножом, и его мир снова погружается во тьму. Он бессильно царапает нейлон до тех пор, пока не забывает, для чего предназначены его пальцы. Его руки падают как плети, он опускается на колени, а я тяну всё сильнее и сильнее, и наконец его глаза закатываются и он мешком оседает на пол.
Теперь нужно действовать быстро: мы укладываем его на разделочный стол, срезаем одежду, привязываем клейкой лентой до состояния неподвижной готовности, пока он не очнулся. Вскоре он приходит в себя: в ужасе хлопает ресницами, подергивает руками под лентой, привыкая к положению, в котором ему придётся провести остаток жизни. Его глаза раскрываются шире, и он изо всех сил пытается пошевелиться, но не может. Мы наблюдаем, позволяя расти его страху, а вместе с ним и нашей радости. Это то, кто мы есть. Это то, для чего мы созданы - дирижировать балетом тьмы и сегодня ночью – наш концерт.
Музыка становится громче, и мы ведем его туда, где начинается танец. Прекрасная хореография Конца – отточенные, резкие знакомые движения, запах страха под звуки тихого похрустывания скотча и всхлипов ужаса. Мой быстрый, острый, уверенный нож танцует в знакомом ритме медленно нарастающей песни лунного света, которая становится все громче и громче, пока не грянет финальный аккорд наслаждения, и радость, радость, радость не заполнит собой наш мир.
Перед самым концом мы делаем паузу. Сомнение крошечной омерзительной рептилией пробралось в сияние нашей радости и расположилось там, искажая чистый свет удовольствия. Мы опускаем взгляд на него, всё ещё корчащегося с выпученными от ужаса глазами. От ужаса, вызванного тем, что уже произошло, и уверенностью в том, что его ожидает нечто ещё более ужасное.
"Мы почти закончили, - слышится шепот, - не останавливайся сейчас…"
И мы не останавливаемся, не можем остановиться; но мы делаем паузу. Мы смотрим на вещь, которая корчится под нашим ножом. Он почти готов; его дыхание слабеет, но он все еще пытается вырваться из пут, и последний пузырек надежды пытается прорваться к поверхности сквозь темную толщу ужаса и боли. Мы должны узнать кое-что, прежде чем раздавим этот пузырь, услышать одну крошечную завершающую деталь, чтобы вырвать шлюзы с корнем и освободить смывающий всё поток наслаждения.
- Ну, Виктор, - наше ледяное шипение наполнено счастьем, - как на вкус была Тайлер Спанос?
Мы отдираем ленту с его губ, но он слишком глубоко погружен в настоящую боль, чтобы заметить это. Он делает медленный глубокий вдох и смотрит мне в глаза.
- Так она была вкусной? - повторяем мы, и он кивает, принимая то, что должно произойти.
- Замечательной, - скрипит он, зная, что у него больше нет времени ни на что, кроме правды, - Лучше, чем другие. Это было… здорово. - Он ненадолго прикрывает глаза, и когда он открывает их вновь, я вижу в их глубине искорку надежды. - Теперь вы меня отпустите? - спрашивает он хриплым, потерянным голосом маленького мальчика, хотя он знает, каким будет ответ.
Хлопанье крыльев окружает нас, и мы почти не слышим свой голос, когда отвечаем:
- Да. Ты можешь уйти.
И вскоре после этого он нас покидает.
Мы оставили "мустанг" Чапина позади магазина "Счастливая семерка" за три четверти мили от дома с ключом в замке зажигания. Вряд ли кто-то сумеет удержаться от искушения; к утру машина будет перекрашена и погружена на борт судна, идущего в Южную Америку. Нам пришлось закончить с Виктором чуть поспешнее, чем хотелось бы, но теперь мы чувствовали себя гораздо лучше, и я даже напевал какую-то песенку, когда выбирался из своего верного авто и шел к дому.
Я тщательно вымылся, чувствуя, как тускнеет сияние удовольствия. Деб будет немного счастливее, хотя, конечно, я ей ничего не скажу. Но Чапин заслужил свою главную роль в сегодняшней маленькой ночной драме, и мир стал чуточку лучше.
Впрочем, я тоже успокоился, освободился от напряжения и теперь готов встретиться лицом к лицу со всеми безумными событиями последних дней. Да, я действительно, пытался покончить с таким вещами и потерпел неудачу, но это всего лишь мелкий проступок, без которого нельзя было обойтись, и я сделаю всё от меня зависящее, чтобы он стал последним. Всего один шажок назад, всего один раз - что в этом такого? Никто ведь не бросает курить сразу. Зато теперь я гораздо более собран и спокоен и подобное не повторится. Вопрос исчерпан, возвращаемся в овечью шкуру, на этот раз - навсегда.
Но едва эта мысль пыталась укрепиться в солнечном сиянии моей новой личности, я почувствовал, как самодовольно вытягивает когти Пассажир, и почти услышал его мысль: "О да, конечно… До следующего раза…"
Внезапная острота моей реакции поразила нас обоих: мгновенная вспышка гнева и мысленный крик: "Нет! Нет! Никакого следующего раза! Убирайся!" И я действительно хотел, чтобы он убрался, - это было настолько ясно, что он ошеломленно замолчал, а затем я услышал, как нечто большое и кожистое с достоинством сползает по лестнице. Он ушел. Я набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. Чапин был последним, всего лишь маленькой задержкой на моем новом пути в блестящее будущее Лили-Энн. Это больше не повторится. И для уверенности я еще раз добавил: "И держись от меня подальше!"
Никакого ответа; только далёкий хлопок двери в одной из высоких башен замка Декстера. Я продолжил оттирать руки и заглянул в зеркало, висевшее над раковиной. На меня смотрел другой, новый человек. Всё кончено, всё действительно кончено, я больше никогда не вступлю на этот тёмный путь.
Я вытерся, положил одежду в корзину с грязным бельем и на цыпочках прокрался в спальню. Когда я осторожно скользнул под одеяло, на часах было 02:59.
Сны пришли сразу же после того как я провалился в сонную тьму. Я снова стоял над Чапином, занося нож для последнего удара, но это уже был не Чапин, а Брайан, Брайан, привязанный к столу клейкой лентой. Он улыбнулся мне такой широкой и фальшивой улыбкой, что её было видно даже через кусок ленты, закрывавший его рот. Я поднял нож выше и тут рядом со мной оказались Коди и Астор. Они направили на меня пластмассовые джойстики от "WII" и остервенело защёлкали кнопками. Я, двигаясь под их контролем, опустил нож, отвернулся от Брайана, затем направил нож на себя, пока лезвие не коснулось моего горла, но тут позади меня раздался ужасный стенающий вопль. Я обернулся и увидел Лили-Энн, привязанную к столу клейкой лентой, её крохотные ручки тянулись ко мне…
…И Рита толкает меня локтем со словами:
- Декстер, пожалуйста, просыпайся.
В конце концов я просыпаюсь. На часах 03:28, и Лили-Энн действительно плачет.
Рита тихо простонала:
- Твоя очередь.
Затем перекатилась на другой бок и закрыла голову подушкой.
Я встал, чувствуя себя так, будто всё тело набито свинцом, и заковылял к кроватке. Лили-Энн размахивала ручками и ножками, и на одно ужасное тёмное мгновение мне показалось, что это продолжение моего сна и я застыл как дурак, ожидая, что всё прояснится. Но в этот момент очаровательное личико Лили-Энн скривилось, сигнализируя о готовности вложить все свои силы в крик максимально возможной громкости, и я потряс головой, избавляясь от остатков сна. Дурацкий сон. Впрочем, все сны дурацкие.
Я взял Лили-Энн на руки и аккуратно уложил на пеленальный столик, бормоча какую-то успокаивающую ерунду; произнесённая моим осипшим со сна голосом, звучала она совершенно не успокоительно. Но она затихла, когда я поменял ей подгузник и сел с ней в кресло-качалку рядом с пеленальным столиком, поерзала пару раз и снова заснула. Ощущение опасности, навеянное идиотским сном, мало-помалу уходило, и я качался в кресле и что-то мурлыкал ещё несколько минут, получая от этого куда большее удовольствие, чем следовало бы. Когда Лили-Энн крепко заснула, я отнес её в кроватку и аккуратно уложил, подоткнув вокруг нее одеяло так, что получилось уютное маленькое гнездышко.
Но только я забрался в свое собственное гнездо, как зазвонил телефон. Лили-Энн тут же принялась опять плакать, и Рита сказала:
- Господи Иисусе, - что было для неё более чем необычно.
У меня не было сомнений в том, кто может звонить мне в этот час. Разумеется, это Дебора спешит сообщить мне о том, что случилось ужасное, требующее моего немедленного присутствия. И конечно, я буду чувствовать себя виноватым, если не выпрыгну немедленно из постели и не откликнусь на её зов. На мгновение я задумался о возможности не отвечать: в конце концов, она взрослая женщина, пора бы научиться самостоятельности, - но долг и привычка взяли верх, в чем им помог тычок локтем в бок от Риты.
- Возьми трубку, Декстер, ради Бога, - сказала она, и я был вынужден подчиниться.
- Слушаю, - произнёс я, стараясь говорить достаточно раздражённо.
- Ты нужен мне здесь, Декс, - произнесла Дебора. В её голосе явственно слышалась усталость и что-то ещё - следы той боли, которая мучила её последнее время. Но я успел устать от этой песни.
- Прости, Дебора, - сказал я твердо, - но мой рабочий день окончен и я должен быть здесь, с семьей.
- Они нашли Дика, - сказала она, и по её тону я понял, что не хочу слышать продолжение, но она всё равно продолжила, - Он мёртв, Декс, - сказала она. Мёртв и частично съеден.
@темы: перевод, Декстер на десерт / Dexter Is Delicious [Dexter 5]