Подарок к Хеллоуину - перевод никогда не публиковавшегося в бумаге вампирского рассказа Рейчел Кейн. Оригинал был взят на ее сайте, в разделе Free fiction, однако в дальнейшем автор его оттуда удалила.
Кровь мучеников (The true blood of martyrs)
Приглашение на похороны Джинкса пришло в субботу перед Хэллоуином. Конверт цвета топлёных сливок с золотым орнаментом. Чёрный с серебряными буквами лист бумаги внутри:
Ниже был адрес очень старого кладбища: настолько старого, что его давно забросили даже люди, считавшие будто кладбища должны напоминать задний двор. "Райский Уголок" был заросшим лабиринтом покосившихся надгробий, над которым тяжёлым запахом жасмина витали воспоминания.
читать дальшеЯ с отвращением подумала: "О нет, опять!" Взяла телефон и набрала его номер. Три гудка, в трубке щёлкнуло, и голос Джинкса с чарующим холодноватым английским акцентом произнёс:
- Я ждал твоего звонка, Элен.
- Это не смешно, - сказала я, - Я не приду.
- Это и не должно быть смешно и разумеется, ты придёшь. Ты всегда приходишь, Элен. Ничего приносить не обязательно. Я не смогу захватить это с собой.
И он повесил трубку: мягкое, но непреклонное окончание разговора, оставившее меня стоять посреди кухни с телефоном в руке. Мне следовало бы рассердиться на него, или, по крайней мере, почувствовать раздражение. Мне же было страшно.
Я знала его более пятисот лет.
Тихое мурлыканье двигателя утишило мой гнев. Я ехала по автостраде: изумительно широкой полосе асфальта, по которой можно было практически лететь.
Зачем? Я не находила ответа. Джинкс, которого я знала, был созданием воздуха и огня, полным неутолимой жажды. Он был подвержен причудливым припадкам меланхолии и судорог драматизма, а так же обладал весьма своеобразным чувством юмора.
Немногие, если такие и были, поняли бы, что похороны Джинкса не были шуткой.
Я удалялась от ярмарочного блеска городских огней на ровно урчащих девяноста миль в час. Мой разум опустел. Ночь окутала меня, смягчила звездами, и казалось в этот час, что я действительно лечу в пустоте, не содержащей никакой иной жизни.
Я закрыла глаза и позволила своей плоти превратиться в туман. Я стала невесомой. Я слышала рычание приближающегося двигателя, но держала глаза закрытыми, сжимая их до тех пор, пока слёзы не просочились из-под век и не размазались по щекам от ветра из открытого окна.
Взревел гудок грузовика. В глаза ударил свет фар, возмущенно взвизгнули покрышки, когда водитель надвигающегося грузовика ударил по тормозам и вывернул руль, чтобы избежать столкновения.
Я вполне могла бы врезаться в него. Мои веки дрогнули, руки сжались на горячей оплётке руля, но я продолжала жмуриться.
Я уплыла в ночь под ругань и проклятья дальнобойщика. Запах палёной резины и топлива щекотал ноздри. Я открыла глаза, посмотрела на абсолютно белую в свете луны пустую полосу шоссе впереди и рассмеялась.
Я смеялась, пока мне не стало жутко.
Я остановилась у круглосуточной заправки. Избалованный ребёнок внутри меня соскучился по обслуге в униформе и улыбчивым парням из Тексако, протирающим ветровое стекло. Я молча взяла насос бензоколонки, отдала карту малолетнему кассиру и отвернулась в темноту. Мотыльки трепетали ажурными листьями в свете огней. Я закрыла глаза, слушая шепот их крыльев.
- Мээм? - прервал музыку резкий техасский акцент мальчишки, - Воот. Подп'шите тута.
Он пододвинул квитанцию ко мне. Я подписала и взглянула на видеокамеру, надменно свисающую со стены.
Стереть запись было плёвым делом. Они ничего не найдут, когда шерифы графства попытаются проиграть её завтра-послезавтра, завершат своё жалкое расследование, и похоронят мальчишку. Я взяла обе копии квитанции и положила их в свой кошелек.
- Мээм? Ээээ… мне н'жна копия…
- Нет, не нужна. - успокоила я его, вытянулась над прилавком и прикоснулась двумя пальцами к пульсу на его шее. Он застыл, уставившись на меня во все глаза; в его мозгу бешено мелькали порнографические фантазии, навеянные статьями из «Пентхауса», – Тебе никогда больше ничего не понадобится.
Я выдернула его из-за прилавка и укусила. Его душа потекла по моему языку - красная, горячая, с привкусом бензина из-под его ногтей. Его звали Кларенс; брат звал его Клэр прежде, чем попасть под поезд; его мать стала такой усталой, её пальцы дрожат, когда она делает крошечные стежки в вышивке на продажу; его подруга Мэри Эллен беременна и рыдает на его плече, прося его жениться на ней, но он не мог и не стал, и Мэри Эллен уехала на автобусе в Калифорнию, не попрощавшись, и никогда не вернётся.
Он растаял во мне как шёпот. Я сделала последний глоток и позволила его плоти выскользнуть из пальцев. Его подбородок ударился о прилавок настолько сильно, что сломалась кость, но это не имело значения и больше не будет - для Кларенса.
Ночь на 31 октября выдалась облачной, с ледяным ветром, который набрасывался на прохожих из-за угла. Дети не ходили по домам. Немногочисленные храбрецы бегали и хихикали в темноте, одетые в плащи из свернутых простыней, опрысканных блестящим спреем.
Я твёрдо решила, что на сей раз не стану потворствовать безумию Джинкса. Я не буду на это смотреть. Но часы шли, ночь за моей дверью затихала, и меня охватывали жадное беспокойство и потребность увидеть его. Что, если этот раз будет последним? Что если после всех этих лет я подведу его?
Я добралась до "Райского Уголка" меньше чем за час до восхода и оставила машину в тени огромного дуба. Направляясь к скрипящим железным воротам, запертым на висячий замок, я слышала звуки идущей внутри вечеринки.
Недолго думая, я просочилась между прутьями, преодолела неизбежный дискомфорт от возвращения в материальный мир, и зашагала по мелово-белой тропинке под разросшимися ветвями мимо столпившихся в темноте мокрых ангелов с пустыми лицами. Ненавижу кладбища. Как это похоже на Джинкса – выбрать именно то, чего я не переношу.
Примерно десяток наших собралось на маленьком пятачке свободной земли в дальнем углу кладбища; они расстелили одеяла, словно участники пикника в полдень. Я знала их всех, разумеется; нас не так много, чтобы оставаться незнакомцами. Черити МакКоллум удостоила меня косым взглядом и легким поклоном; мы никогда не были близки. Лютер поднялся со своего места рядом с ней, подошёл ко мне и поцеловал обе руки. Он был старомодным джентльменом, этот Лютер, со своими манерами Старого Света и безупречно сидящей одеждой эпохи Регентства. Я мельком задумалась, где, чёрт побери, он нашёл свой фантастический серебряно-синий костюм.
Капли крови запятнали его лицо и полы пальто. Они действительно питались, хотя и не продуктивно – без участия смертных. Наиболее извращённые среди нас, вроде Лютера, пили кровь других вампиров ради развлечения. Жажду она утоляла не больше, чем морская вода могла бы напоить смертного.
- Элен, любовь моя дражайшая, куда же вы пропали? Сколько лет прошло, - Напористое воркование Лютера напомнило мне о плохих мелодрамах про французские тюрьмы, где аристократы вроде Лютера томились в ожидании поцелуя Мадам Ла Гильотэн. – Мне хотелось бы не терять с вами связь, знать как у вас дела.
- Я была занята, - ответила я, поцеловав его в холодную, иссиня-мраморную щеку и вдохнув аромат его последнего убийства. Мальчик, около двенадцати лет. Если бы я сконцентрировалась, то смогла бы развернуть его жизнь, как ковер в темноте, - Где он?
- Джинкс? - Лютер сделал сложный жест кружевным рукавом, - Там. Готовится.
Он закатил глаза, и я должна была признать его правоту; это было хуже, чем шутка, это было бессмысленно. Не было никакой смерти для нас. Никакого конца.
Никогда. Джинкс знал это лучше любого другого.
Другие участники пикника, по моде заскучавших вампиров, начали кусать друг друга. Понятно, откуда взялась кровь на лице Лютера. Мы танцевали этот своеобразный маленький танец, чтобы развеять жестокую скуку; смерть была игрой, захватывающей не сильнее шарад. В воздухе витал аромат соблазна - единственный способ, которым мы могли соединиться как хищник и добыча.
Пара прибывших были молодыми, гораздо моложе меня – они излучали пресыщенность детей, выросших на знании, как должен действовать вампир. Они также были гораздо плотнее, чем я и остальные; они были ближе к смертности, их плоть сильнее придавливала их к реальности. Один из них даже испугался достаточно, чтобы вздрогнуть, когда Черити с эфирным изяществом вскинулась и провела призрачными пальцами по его шее.
Кто-то возник из тумана позади Черити и я забыла видение о смерти ребёнка.
Джинкс.
Он оделся для похорон - простой элегантный чёрный костюм, белая рубашка, галстук. Ни намёка на преувеличенную маскарадность костюма Лютера, хотя Джинксу он пошёл бы куда сильнее. Было в нём что-то чрезвычайно старинное, чего Лютеру при всех стараниях никогда не удалось бы достичь.
Джинкс был невысоким: в его время мужчины не вырастали особо крупными; стройным, шире в плечах, чем казалось на первый взгляд. Его мягкие светлые волосы, спадавшие на лоб, были слегка длинноватыми для того, чтобы выглядеть аккуратно, и одновременно слишком короткими, чтобы удовлетворять текущей моде.
Мне всегда нравилась ленивая элегантность его глаз. Его грустный юмор.
Он миновал стиснувших отчаянные объятья безмолвной боли Черити и вампирёныша и протянул мне руку. Я приняла её, не зная, что сказать; приветствие было почти формальным, не похожим на приветствие старого друга.
- Чего ты желаешь более всего на свете, Элен? - спросил он меня. Неожиданный вопрос. Я постаралась отразить надлежащую нотку сарказма в ответе.
- Вечного покоя, например? Я получу приз?
Он улыбнулся. Печаль мелькнула в его прекрасных глазах.
- Вполне возможно, - ответил он, - Идём со мной.
Мы отошли в сторону и окунулись в белый шёпот тумана. Джинкс взгромоздился на резной мраморной перекладине креста, а я облокотилась на плечо слепого ангела. Он поднял лицо к прерывистым облакам и покачал головой.
- Больше никогда не замолкает, - пожаловался он. – Наверное, сильнее всего я скучаю по этому. По тишине. Когда я дышал, мог лежать в траве, слушать ветер и думать, что я один в целом мире.
Он имел в виду постоянный, никогда не умолкающий шёпот жизни; даже здесь, в этом заброшенном саду смерти, мы слышали каждое движение живых. Стук сердец. Так много их. Так мало нас.
- Не зацикливайся на этом. А то станешь как… - я не закончила, но он знал, кого, или что, я упомянула. У нас не было для них официального названия, но мы с Джинксом звали их Хладными. Они были такими старыми, что их обточили потоки времени. С течением веков, хотя их внешность и не менялась, они приобретали пугающее сходство друг с другом, словно разрушенные статуи. В свете луны они становились настолько прозрачными, что сквозь них можно было смотреть, словно сквозь мутное стекло.
Они пугали нас всех, потому что мы видели в них своё будущее.
- Я говорил с одним, - заметил Джинкс. Он опустил глаза, бесцельно водя носком ботинка по могильной земле. - Некоторые из них помнят, как это делается. Он забыл своё имя.
Мысль подойти к одному из Хладных и завести беседу была настолько нелепой и жуткой, что я рассмеялась. Он поглядел на меня, приподнял брови и возобновил свои раскопки места последнего отдохновения Чарльза Уоллиса Деббса.
- Наверняка беседа была очаровательной, - сказала я. - Стоило только заговорить с ними, как они начали болтать о старых добрых временах. Джинкс, бога ради, Хладные не разговаривают. Они смотрят. Ты бредишь.
- Этот разговаривал, - голос Джинкса был таким тихим, что я едва слышала его за завываниями ветра. - Он стар, Элен, и он знает то, о чём мы забыли. Он рассказал мне, как умереть.
Я и раньше слышала от него такое: не припомню уже, сколько раз. Ещё до нашего знакомства я слышала, что Джинкс окончил свою смертную жизнь самоубийством: какой же жестокой шуткой стало для него возрождение для бесконечного существования. Как проницательно со стороны Бога. И будто в ответ на ту космическую шутку, с тех пор и поныне Джинкс страстно мечтал умереть.
Перед той же самой благодарной аудиторией, он топился, сжигал себя, расчленял, а в одну совершенно незабываемую ночь отслужил по себе погребальный обряд. Его хоронили с отрубленной головой и вырезанным из тела сердцем, пробитым колом в лучших традициях старинных ужастиков.
Я не думала, что смогу ещё раз вынести это зрелище; в особенности то, как он поднимается следующей ночью целый, невредимый и трагически разочарованный. Но какой у меня был выбор, учитывая распростёртую передо мной вечность? Разве что тусоваться со смертными, пока Время не протянет ко мне свои назойливые ручонки, оглаживая, ощупывая, стирая из реальности. Мы могли лишь на какое-то время притворяться, что ещё живы - и притворяться, что будущее в форме Хладного не подходит всё ближе.
- Ну и что будет на сей раз?
Я не скрывала сарказма; он ожидал этого от меня. Мы всегда были как кремень и кресало.
– Давненько я не видела действительно хорошего распятия на кресте, знаешь ли. У тебя получились бы очаровательные муки Христовы. Как насчёт кислоты? Весьма увлекательно. А ещё ты пару веков не пробовал четвертование, хотя не знаю, где здесь можно достать лошадей…
- Я серьёзно, - сказал он. Я покачала головой и вздохнула.
- Ты всегда серьёзен со мной. Ты знаешь, что они относятся к тебе, как к клоуну? Все они? Они приходят сюда, чтобы посмеяться.
Хотелось добавить, что я терпеть этого не могу, но это было бы слишком личным признанием. Джинкс не поощрял такую близость, и если уж на то пошло, то и я тоже.
Джинкс улыбнулся своей странной, чарующей улыбкой, оставляющей жестокую насмешку в глазах.
- Они приходят сюда, потому им нечем заняться, кроме как думать о вечности. И убийствах. Я не возражаю против того, что они смеются; по крайней мере, они пока могут. А ты слишком мало смеёшься, Элен.
- Ха, - отозвалась я, - ха. Не то чтобы у меня было много поводов для смеха сейчас, не так ли?
Джинкс не ответил. Его глаза уставились на что-то позади меня. Я обернулась, чтобы увидеть… ничего. Ветер, тревожно размахивает ветвями деревьев. Мёртвое трепетание листьев. Мраморный ангел, смотрящий...
Не ангел.
Хладный.
Он был обнажённым, бледным до синевы, и жизни в нём ощущалось не больше, чем во мраморе, к которому я прислонялась. Я вздрогнула и пододвинулась ближе к Джинксу. Я не почуяла даже намека на приближение Хладного.
А ещё он ничем не пах. Ни малейшего запаха убийства, недавнего или выцветшего. Как будто он никогда и не жил вовсе.
- Хочешь сейчас посмеяться? – спросил Джинкс.
Я вцепилась холодеющими пальцами в его руку.
- Чего ему надо?
Джинкс с беззаботным видом пожал плечами в ответ. Краткое прикосновение паутины вечности, и голова Хладного, кажется, слегка переместилась. Или нет. Я не заметила движения его глаз, но каким-то странным образом он начал смотреть на меня. Это был самый дискомфортный взгляд, который я когда-либо выносила. Похоже на недремлющее око божества.
Он был не один. Ни запаха, ни звука приближения, но из тени показался ещё один Хладный. Она была женщиной, с телом, едва прикрытым истлевшими лохмотьями, и спутанными волосами, трепещущими на ветру. Я почти узнала её, но побоялась думать над этим дальше. Было слишком трудно сосредоточиться на их лицах, размытых временем до полной потери различий.
Джинкс, наблюдающий за этим наводящим леденящий ужас видом, взглянул на часы и произнёс:
- У нас ещё есть немного времени. Что, если…
Он смутился. Джинкс, который не смущался никогда. Эта странность отвлекла меня даже от пугающего внимания Хладного.
Он не смог посмотреть мне в глаза:
- Ты могла бы оказать мне честь согласием на танец?
- Танец? Здесь? Сейчас?
- Мы прежде никогда не танцевали, - добавил он, не поднимая глаз, встал и протянул ко мне руку. - Пожалуйста.
Ни музыки. Ни места для танца. Какого дьявола он считает, будто я могу захотеть танцевать в такой момент? Я была рассержена, выбита из колеи, и это было последним, чем я желала бы сейчас заниматься.
Пока он не поднял взгляд на меня.
Я вся превратилась в углы и локти, непригодные к этому виду близости; Джинкс тоже: это чувствовалось по чопорности его прикосновений. Его руки на моей талии удерживали меня на точном, почти монашеском расстоянии. Я неловко пристроила ладони на его плечи, и мы начали медленно двигаться невпопад, в мучительном осознании нелепости происходящего.
Джинкс задвигался увереннее, привлекая меня к себе; слегка расслабил руки и притянул меня чуть ближе. Не помню уже, когда я в последний раз танцевала – и уж конечно, никогда не исполняла нечто подобное - но в итоге он повёл меня в медленном изящном вальсе вокруг надгробий. Мир вокруг нас вращался, словно раскручивающиеся стрелки часов. На лицах Хладных отражались лунный свет и пустота. Я закрыла глаза, чтобы не видеть их и прижалась лицом к плечу Джинкса.
Он напевал мелодию настолько тихую, что я скорее ощущала, чем слышала её; мотив, что я помнила спустя много столетий. Я улыбнулась и повернулась лицом к ложбинке на его шее. Наши тела плавились друг о друга, и мы танцевали медленнее, и ещё медленнее, пока не остановились, сплетенные в объятьях, словно любовники под луной.
Я подняла голову. Губы Джинкса коснулись моих в нежном, сладком, пустом поцелуе. Я ощутила вкус воспоминаний на его языкы, но они не были его собственными. Он выпил женщину, и на один слепящий яростью момент я ненавидела её достаточно сильно, чтобы желать убить её снова.
- Почти рассвет, - произнёс он.
- Нет, - я ухватилась за него, когда он попытался отстраниться, - Джинкс, скажи, что ты будешь сделать. Скажи мне.
Он посмотрел мне в глаза и столетия прошли между нами. Тысячи смертей. Реки крови. Кем мы были? Демонами? Проклятыми? Мы не могли найти ответ на этот вопрос. Но Джинкс продолжал спрашивать. По крайней мере, его отвага никогда не терпела неудачу.
- Я собираюсь сесть, - медленно сказал он, - и дождаться рассвета. Вот так просто.
Я рассмеялась и с презрением сбросила с себя его руки. Дурак. Мне следовало остаться дома.
- Дождаться рассвета? – повторила я, - Джинкс, ты безумнее Лютера. Это не сработает. Мы все попробовали. Если бы это было настолько просто, от всех нас остался бы лишь пепел!
Мы не переносили солнце, это правда. Мы либо находили убежище во тьме, либо страдали от сводящей с ума агонии краткое мгновение контакта с солнечным светом, а затем нас развеивало облаком тумана.
А на закате мы собирались обратно. Целыми. Нетронутыми.
Джинкс знал это.
- Ты пробовала? – Джинкс никогда не повышал голос, но сейчас он был почти резок со мной. - Нет, Элен, ты пробовала? Потому что я пытался. Я пытался последние два года, и потерпел неудачу, но я сгорал. Нужно просто отказаться становиться туманом. Нужно просто иметь желание сгореть и продолжать делать это, пока не умрёшь.
- Это невозможно.
- Нет. Я выдерживал на солнце до трёх часов, и этого было недостаточно. Но на сей раз - на сей раз я сделаю это. Я останусь под солнцем полный оборот Земли, пока солнце не сядет и я не умру. - Джинкс заглянул мне в глаза. - Ты мне веришь?
Никто не мог сделать такое. Никто и никогда.
- Да, - прошептала я. Что-то в его глазах вынуждало меня ему поверить. - Ты не должен этого делать. Подожди немного. Еще один танец. Как насчёт через годик-другой?
Он посмотрел на меня очень серьезно. Коснулся моей щеки пальцами, слишком нежными для того, кто столетиями убивал.
- Я теряю время, Элен. Часы. Иногда дни. Внезапно я понимаю, что мир двигался дальше без меня, и знаю, что однажды я погружусь в сон и стану одним из них. Если я не умру, то я превращусь в Хладного. - Джинкс прижал к губам мои пальцы. - Помоги мне.
Вечеринка подошла к концу. Некоторые из участников пикника уже развеялись, заскучав от игры со смертью; некоторые в различных стадиях раздетости валялись на земле. Лютер был всё ещё там; его смех вёл нас сквозь запутанные деревья в просвет, уже наливающийся красками дня. Приближался рассвет.
- Очаровательная вечеринка, - заметил Лютер. Он поправил драповые шнурки на манжетах, лёгким щелчком стряхнув с пальцев капли крови. Черити и вампир-ребёнок, до сих пор переплетённые в объятьях, неподвижно лежали у его ног. Глотки обоих были вырваны. – Увы, я должен удалиться, дорогие мои… места, которые можно посетить, люди, которых можно съесть. Дашь мне знать, если у тебя получится умереть? Отстучи по столу. Пошли мне духовное послание.
- Лютер, - произнёс Джинкс из-за моей спины.
Светло-голубые глаза Лютера внезапно стали очень серьезными.
- Вы когда-нибудь думали, - спросил Лютер, - что это воля Божья? Что ты сделал, чтобы заслужить этого, Джинкс? А ты, Элен? Я знаю, что сделал я, и, скажу вам, совершенно не тороплюсь оказаться лицом к лицу перед Богом, который создал меня.
Он сбросил с себя серьёзность, словно ненужный плащ и причмокнул губами в мою сторону:
- Элен, дражайщая, будь на связи. Мои двери всегда открыты, и так далее, и тому подобное. Мы могли бы заняться чем-нибудь забавным, ты и я. Как в старые добрые дни.
Он растаял туманом, не договорив, и утёк струйкой дыма: призрак среди призраков. Я закрыла глаза, ощутив прошедшую сквозь меня волну холода.
Прощай, Лютер. Я покончила с ним. С ними всеми. И как только Джинкс прожил последние пятисот лет с этой ноющей от любопытства пустотой? Неудивительно, что он стал эксцентричным.
Все разошлись. Солнце поднималось, сдавливая мою грудь и отталкивая прочь. Мертвецы становились дымом один за другим; некоторые втягивались в землю, другие таяли в воздухе.
Но только не Хладные. Я видела пятерых, и еще нескольких заметила краем глаза среди деревьев. Они ждали молча, бледнея тем сильнее, чем ярче разгорался рассвет, но даже не пытались уйти. Они нашли себе убежища, и ждали.
Джинкс взял мою руку и сел на надгробный камень, достаточно большой для двоих; мы взгромоздились на него вместе, в понимающем молчании. Проснулись и начали петь птицы. Наши лица овевал тёплый воздух.
- Элен, - произнёс Джинкс, когда из-за горизонта показался край солнца, - полагаю, я никогда не говорил, что люблю тебя.
Огонь. Огонь лился по моим венам, по моей плоти, пожирая меня заживо изнутри – боль, превыше любой смертной боли, превыше смерти, боль, у которой не было конца.
Я терпела из последних сил, сжимая подрагивающую ладонь Джинкса. Наша кожа почернела и с хрустом отваливалась. Непролитые слезы вскипали в глазах. Меня обдирали слой за слоем, с жестокостью, превосходящей всё, что я когда-либо знала.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я отрубилась. Не очень долго. Минут десять, наверное. Я слышала отчаянный крик Джинкса, когда он понял, что я ускользаю - он пытался ухватить меня горящей рукой, но я не могла остаться, я развеялась в пространстве и ощутила если не покой, то по крайней мере конец боли.
Последнее, что я видела прежде, чем растаять полностью, был горящий факелом Джинкс, которого можно было узнать только по глазам. И вокруг него, немыми свидетелями - белесые тени Хладных.
Я собралась воедино в сумерках, на расстоянии вытянутой руки от того места, где растаяла. Прохладный свет луны. Тишина. Неподвижное белое мерцание Хладных. Никто другой не потрудился вернуться.
Разумеется, он потерпел неудачу. Никто не мог бы вынести эту пытку, и неважно, насколько чистым было желание. Он сидел точно на том же месте, где я его оставила: на побитом ветрами старом надгробье, достаточно широким для двоих.
- Джинкс, - он казался снова целым, хотя пережитый опыт заставил его выглядеть странно…
Я шагнула вперёд, а он повернулся ко мне и улыбнулся. По-настоящему улыбнулся. Радость в его глазах была душераздирающей.
- Джинкс, – прошептала я.
Я закрыла глаза и почувствовала привкус зрелой, живой тяжести крови на языке.
Не мертвый.
Смертный.
Я едва не упала в обморок от его прикосновения; экстаз был сильнее, чем я могла вынести. Он был каждой потребностью, которую я когда-либо удовлетворяла, каждым желанием, которое я исполнила. Я хотела его способами, которые не в силах была даже начать постигать.
Мне неудержимо хотелось выпить его до дна. Я знала, какова на вкус будет его жизнь: насыщенной и тонкой как редчайшее из вин. Пищей богов.
Его тёплые, тёплые пальцы погладили моё холодное лицо. Я вслепую потянулась к его рукам, глубоко вдохнула воздух в месте биения пульса, позволила ритму его бьющегося сердца заполонить мои уши.
О, Джинкс. Ты великолепный дурак.
- Видишь? – сказал он, - Я ждал тебя. Я знал, что ты вернёшься.
Я не могла ответить. Он прижал запястье к моим губам, и когда я поцеловала тонкую кожу, то почувствовала, что он дрожит в одном порыве со мной. Мы были едины, Джинкс и я. Всегда были.
- Пей, - шепнул он.
И я послушалась.
Ореол его жизни заключил меня в свои объятья, закружил в пламени, которым был Джинкс: в великолепии и сострадании, в голоде и потребности, в холодном сиянии любви, которую он не мог ни получить, ни забыть. Моё лицо было единственным источником света в его тьме. И в тот момент, когда наши души слились воедино, мы обрели покой.
Его сердце затрепыхалось. Я попыталась отстраниться, но тёплые руки удержали меня на месте, и я не смогла остановиться, всё сильнее втягивая его в себя, поглощая его целиком.
Мертвый груз на моих руках. Я закричала, но это была лишь тень тех мук, что я чувствовала; я не хотела…
… убить его.
О, Джинкс. Я стала ножом, которым он собственноручно пронзил своё сердце.
Я баюкала его обмякшее тело всю долгую, долгую ночь под бесстрастным взглядом звёзд.
Незадолго до рассвета ледяная рука погладила по моей щеке, и я подняла взгляд на сонамбуличное лицо Хладного. С медленной осторожной заботой он потянул тело Джинкса вниз.
- Нет, - отрезала я. Его лицо было совершенно неподвижным, но мне привиделся проблеск сострадания в мёртвых глазах. – Не сейчас.
Я прижала тело к себе. Оно остыло за ночь, как и всякая плоть, но под собственной кожей я всё ещё помнила тепло, и солнечный свет, и радость. Внутри моих вен я была Джинксом.
- Солнце встаёт, - сказала я ему. Он был таким тяжелым. Таким настоящим, более реальным, чем что угодно в течение сотен лет. - Ты не рассказал мне, как долго это продлится.
Его кровь говорила мне, что это будет долгая смерть. На сей раз я была к ней готова. Джинкс выдержал. Как смею я сделать меньшее?
Когда разъедающий солнечный свет коснулся меня, я в последний раз поцеловала холодные губы Джинкса и поднялась на ноги. Я приготовилась гореть в огне, но вместо этого…
… вместо этого мою щеку слегка пригладили тёплые лучи. Белая кожа окрасилась в бледно-розовый цвет.
В невероятной тишине я услышала, как начало биться моё сердце, отсчитывая часы жизни в обратном порядке.
Дар крови и жизни Джинкса. Я стала смертной.
Я снова поцеловала его, в молчаливой благодарности. Слёзы из моих глаз блестели на его щеках. Я зажмурилась от слепящего сияния рассвета и зачарованно слушала стук своего сердца.
Меня простили.
И теперь я знаю свой путь. Я буду сидеть здесь, как Джинкс до меня, в тёплых объятиях солнца. С сумерками вернётся Хладный, и я предложу ему кровь, и с кровью передам ему дар Джинкса, доставшийся нам столь дорогой ценой.
Смерть.
Я слышу, как моё сердце выстукивает его имя, и знаю без тени сомнения, что он ждет меня по ту сторону солнца.
Кровь мучеников (The true blood of martyrs)
Приглашение на похороны Джинкса пришло в субботу перед Хэллоуином. Конверт цвета топлёных сливок с золотым орнаментом. Чёрный с серебряными буквами лист бумаги внутри:
Приглашаю вас присоединиться
к празднованию смерти
мистера Айвена Джинкса,
которое начнётся в полночь,
31 октября 1997 года Господа Нашего
и окончится на рассвете
Дня Всех Святых.
к празднованию смерти
мистера Айвена Джинкса,
которое начнётся в полночь,
31 октября 1997 года Господа Нашего
и окончится на рассвете
Дня Всех Святых.
Ниже был адрес очень старого кладбища: настолько старого, что его давно забросили даже люди, считавшие будто кладбища должны напоминать задний двор. "Райский Уголок" был заросшим лабиринтом покосившихся надгробий, над которым тяжёлым запахом жасмина витали воспоминания.
читать дальшеЯ с отвращением подумала: "О нет, опять!" Взяла телефон и набрала его номер. Три гудка, в трубке щёлкнуло, и голос Джинкса с чарующим холодноватым английским акцентом произнёс:
- Я ждал твоего звонка, Элен.
- Это не смешно, - сказала я, - Я не приду.
- Это и не должно быть смешно и разумеется, ты придёшь. Ты всегда приходишь, Элен. Ничего приносить не обязательно. Я не смогу захватить это с собой.
И он повесил трубку: мягкое, но непреклонное окончание разговора, оставившее меня стоять посреди кухни с телефоном в руке. Мне следовало бы рассердиться на него, или, по крайней мере, почувствовать раздражение. Мне же было страшно.
Я знала его более пятисот лет.
Тихое мурлыканье двигателя утишило мой гнев. Я ехала по автостраде: изумительно широкой полосе асфальта, по которой можно было практически лететь.
Зачем? Я не находила ответа. Джинкс, которого я знала, был созданием воздуха и огня, полным неутолимой жажды. Он был подвержен причудливым припадкам меланхолии и судорог драматизма, а так же обладал весьма своеобразным чувством юмора.
Немногие, если такие и были, поняли бы, что похороны Джинкса не были шуткой.
Я удалялась от ярмарочного блеска городских огней на ровно урчащих девяноста миль в час. Мой разум опустел. Ночь окутала меня, смягчила звездами, и казалось в этот час, что я действительно лечу в пустоте, не содержащей никакой иной жизни.
Я закрыла глаза и позволила своей плоти превратиться в туман. Я стала невесомой. Я слышала рычание приближающегося двигателя, но держала глаза закрытыми, сжимая их до тех пор, пока слёзы не просочились из-под век и не размазались по щекам от ветра из открытого окна.
Взревел гудок грузовика. В глаза ударил свет фар, возмущенно взвизгнули покрышки, когда водитель надвигающегося грузовика ударил по тормозам и вывернул руль, чтобы избежать столкновения.
Я вполне могла бы врезаться в него. Мои веки дрогнули, руки сжались на горячей оплётке руля, но я продолжала жмуриться.
Я уплыла в ночь под ругань и проклятья дальнобойщика. Запах палёной резины и топлива щекотал ноздри. Я открыла глаза, посмотрела на абсолютно белую в свете луны пустую полосу шоссе впереди и рассмеялась.
Я смеялась, пока мне не стало жутко.
Я остановилась у круглосуточной заправки. Избалованный ребёнок внутри меня соскучился по обслуге в униформе и улыбчивым парням из Тексако, протирающим ветровое стекло. Я молча взяла насос бензоколонки, отдала карту малолетнему кассиру и отвернулась в темноту. Мотыльки трепетали ажурными листьями в свете огней. Я закрыла глаза, слушая шепот их крыльев.
- Мээм? - прервал музыку резкий техасский акцент мальчишки, - Воот. Подп'шите тута.
Он пододвинул квитанцию ко мне. Я подписала и взглянула на видеокамеру, надменно свисающую со стены.
Стереть запись было плёвым делом. Они ничего не найдут, когда шерифы графства попытаются проиграть её завтра-послезавтра, завершат своё жалкое расследование, и похоронят мальчишку. Я взяла обе копии квитанции и положила их в свой кошелек.
- Мээм? Ээээ… мне н'жна копия…
- Нет, не нужна. - успокоила я его, вытянулась над прилавком и прикоснулась двумя пальцами к пульсу на его шее. Он застыл, уставившись на меня во все глаза; в его мозгу бешено мелькали порнографические фантазии, навеянные статьями из «Пентхауса», – Тебе никогда больше ничего не понадобится.
Я выдернула его из-за прилавка и укусила. Его душа потекла по моему языку - красная, горячая, с привкусом бензина из-под его ногтей. Его звали Кларенс; брат звал его Клэр прежде, чем попасть под поезд; его мать стала такой усталой, её пальцы дрожат, когда она делает крошечные стежки в вышивке на продажу; его подруга Мэри Эллен беременна и рыдает на его плече, прося его жениться на ней, но он не мог и не стал, и Мэри Эллен уехала на автобусе в Калифорнию, не попрощавшись, и никогда не вернётся.
Он растаял во мне как шёпот. Я сделала последний глоток и позволила его плоти выскользнуть из пальцев. Его подбородок ударился о прилавок настолько сильно, что сломалась кость, но это не имело значения и больше не будет - для Кларенса.
Ночь на 31 октября выдалась облачной, с ледяным ветром, который набрасывался на прохожих из-за угла. Дети не ходили по домам. Немногочисленные храбрецы бегали и хихикали в темноте, одетые в плащи из свернутых простыней, опрысканных блестящим спреем.
Я твёрдо решила, что на сей раз не стану потворствовать безумию Джинкса. Я не буду на это смотреть. Но часы шли, ночь за моей дверью затихала, и меня охватывали жадное беспокойство и потребность увидеть его. Что, если этот раз будет последним? Что если после всех этих лет я подведу его?
Я добралась до "Райского Уголка" меньше чем за час до восхода и оставила машину в тени огромного дуба. Направляясь к скрипящим железным воротам, запертым на висячий замок, я слышала звуки идущей внутри вечеринки.
Недолго думая, я просочилась между прутьями, преодолела неизбежный дискомфорт от возвращения в материальный мир, и зашагала по мелово-белой тропинке под разросшимися ветвями мимо столпившихся в темноте мокрых ангелов с пустыми лицами. Ненавижу кладбища. Как это похоже на Джинкса – выбрать именно то, чего я не переношу.
Примерно десяток наших собралось на маленьком пятачке свободной земли в дальнем углу кладбища; они расстелили одеяла, словно участники пикника в полдень. Я знала их всех, разумеется; нас не так много, чтобы оставаться незнакомцами. Черити МакКоллум удостоила меня косым взглядом и легким поклоном; мы никогда не были близки. Лютер поднялся со своего места рядом с ней, подошёл ко мне и поцеловал обе руки. Он был старомодным джентльменом, этот Лютер, со своими манерами Старого Света и безупречно сидящей одеждой эпохи Регентства. Я мельком задумалась, где, чёрт побери, он нашёл свой фантастический серебряно-синий костюм.
Капли крови запятнали его лицо и полы пальто. Они действительно питались, хотя и не продуктивно – без участия смертных. Наиболее извращённые среди нас, вроде Лютера, пили кровь других вампиров ради развлечения. Жажду она утоляла не больше, чем морская вода могла бы напоить смертного.
- Элен, любовь моя дражайшая, куда же вы пропали? Сколько лет прошло, - Напористое воркование Лютера напомнило мне о плохих мелодрамах про французские тюрьмы, где аристократы вроде Лютера томились в ожидании поцелуя Мадам Ла Гильотэн. – Мне хотелось бы не терять с вами связь, знать как у вас дела.
- Я была занята, - ответила я, поцеловав его в холодную, иссиня-мраморную щеку и вдохнув аромат его последнего убийства. Мальчик, около двенадцати лет. Если бы я сконцентрировалась, то смогла бы развернуть его жизнь, как ковер в темноте, - Где он?
- Джинкс? - Лютер сделал сложный жест кружевным рукавом, - Там. Готовится.
Он закатил глаза, и я должна была признать его правоту; это было хуже, чем шутка, это было бессмысленно. Не было никакой смерти для нас. Никакого конца.
Никогда. Джинкс знал это лучше любого другого.
Другие участники пикника, по моде заскучавших вампиров, начали кусать друг друга. Понятно, откуда взялась кровь на лице Лютера. Мы танцевали этот своеобразный маленький танец, чтобы развеять жестокую скуку; смерть была игрой, захватывающей не сильнее шарад. В воздухе витал аромат соблазна - единственный способ, которым мы могли соединиться как хищник и добыча.
Пара прибывших были молодыми, гораздо моложе меня – они излучали пресыщенность детей, выросших на знании, как должен действовать вампир. Они также были гораздо плотнее, чем я и остальные; они были ближе к смертности, их плоть сильнее придавливала их к реальности. Один из них даже испугался достаточно, чтобы вздрогнуть, когда Черити с эфирным изяществом вскинулась и провела призрачными пальцами по его шее.
Кто-то возник из тумана позади Черити и я забыла видение о смерти ребёнка.
Джинкс.
Он оделся для похорон - простой элегантный чёрный костюм, белая рубашка, галстук. Ни намёка на преувеличенную маскарадность костюма Лютера, хотя Джинксу он пошёл бы куда сильнее. Было в нём что-то чрезвычайно старинное, чего Лютеру при всех стараниях никогда не удалось бы достичь.
Джинкс был невысоким: в его время мужчины не вырастали особо крупными; стройным, шире в плечах, чем казалось на первый взгляд. Его мягкие светлые волосы, спадавшие на лоб, были слегка длинноватыми для того, чтобы выглядеть аккуратно, и одновременно слишком короткими, чтобы удовлетворять текущей моде.
Мне всегда нравилась ленивая элегантность его глаз. Его грустный юмор.
Он миновал стиснувших отчаянные объятья безмолвной боли Черити и вампирёныша и протянул мне руку. Я приняла её, не зная, что сказать; приветствие было почти формальным, не похожим на приветствие старого друга.
- Чего ты желаешь более всего на свете, Элен? - спросил он меня. Неожиданный вопрос. Я постаралась отразить надлежащую нотку сарказма в ответе.
- Вечного покоя, например? Я получу приз?
Он улыбнулся. Печаль мелькнула в его прекрасных глазах.
- Вполне возможно, - ответил он, - Идём со мной.
Мы отошли в сторону и окунулись в белый шёпот тумана. Джинкс взгромоздился на резной мраморной перекладине креста, а я облокотилась на плечо слепого ангела. Он поднял лицо к прерывистым облакам и покачал головой.
- Больше никогда не замолкает, - пожаловался он. – Наверное, сильнее всего я скучаю по этому. По тишине. Когда я дышал, мог лежать в траве, слушать ветер и думать, что я один в целом мире.
Он имел в виду постоянный, никогда не умолкающий шёпот жизни; даже здесь, в этом заброшенном саду смерти, мы слышали каждое движение живых. Стук сердец. Так много их. Так мало нас.
- Не зацикливайся на этом. А то станешь как… - я не закончила, но он знал, кого, или что, я упомянула. У нас не было для них официального названия, но мы с Джинксом звали их Хладными. Они были такими старыми, что их обточили потоки времени. С течением веков, хотя их внешность и не менялась, они приобретали пугающее сходство друг с другом, словно разрушенные статуи. В свете луны они становились настолько прозрачными, что сквозь них можно было смотреть, словно сквозь мутное стекло.
Они пугали нас всех, потому что мы видели в них своё будущее.
- Я говорил с одним, - заметил Джинкс. Он опустил глаза, бесцельно водя носком ботинка по могильной земле. - Некоторые из них помнят, как это делается. Он забыл своё имя.
Мысль подойти к одному из Хладных и завести беседу была настолько нелепой и жуткой, что я рассмеялась. Он поглядел на меня, приподнял брови и возобновил свои раскопки места последнего отдохновения Чарльза Уоллиса Деббса.
- Наверняка беседа была очаровательной, - сказала я. - Стоило только заговорить с ними, как они начали болтать о старых добрых временах. Джинкс, бога ради, Хладные не разговаривают. Они смотрят. Ты бредишь.
- Этот разговаривал, - голос Джинкса был таким тихим, что я едва слышала его за завываниями ветра. - Он стар, Элен, и он знает то, о чём мы забыли. Он рассказал мне, как умереть.
Я и раньше слышала от него такое: не припомню уже, сколько раз. Ещё до нашего знакомства я слышала, что Джинкс окончил свою смертную жизнь самоубийством: какой же жестокой шуткой стало для него возрождение для бесконечного существования. Как проницательно со стороны Бога. И будто в ответ на ту космическую шутку, с тех пор и поныне Джинкс страстно мечтал умереть.
Перед той же самой благодарной аудиторией, он топился, сжигал себя, расчленял, а в одну совершенно незабываемую ночь отслужил по себе погребальный обряд. Его хоронили с отрубленной головой и вырезанным из тела сердцем, пробитым колом в лучших традициях старинных ужастиков.
Я не думала, что смогу ещё раз вынести это зрелище; в особенности то, как он поднимается следующей ночью целый, невредимый и трагически разочарованный. Но какой у меня был выбор, учитывая распростёртую передо мной вечность? Разве что тусоваться со смертными, пока Время не протянет ко мне свои назойливые ручонки, оглаживая, ощупывая, стирая из реальности. Мы могли лишь на какое-то время притворяться, что ещё живы - и притворяться, что будущее в форме Хладного не подходит всё ближе.
- Ну и что будет на сей раз?
Я не скрывала сарказма; он ожидал этого от меня. Мы всегда были как кремень и кресало.
– Давненько я не видела действительно хорошего распятия на кресте, знаешь ли. У тебя получились бы очаровательные муки Христовы. Как насчёт кислоты? Весьма увлекательно. А ещё ты пару веков не пробовал четвертование, хотя не знаю, где здесь можно достать лошадей…
- Я серьёзно, - сказал он. Я покачала головой и вздохнула.
- Ты всегда серьёзен со мной. Ты знаешь, что они относятся к тебе, как к клоуну? Все они? Они приходят сюда, чтобы посмеяться.
Хотелось добавить, что я терпеть этого не могу, но это было бы слишком личным признанием. Джинкс не поощрял такую близость, и если уж на то пошло, то и я тоже.
Джинкс улыбнулся своей странной, чарующей улыбкой, оставляющей жестокую насмешку в глазах.
- Они приходят сюда, потому им нечем заняться, кроме как думать о вечности. И убийствах. Я не возражаю против того, что они смеются; по крайней мере, они пока могут. А ты слишком мало смеёшься, Элен.
- Ха, - отозвалась я, - ха. Не то чтобы у меня было много поводов для смеха сейчас, не так ли?
Джинкс не ответил. Его глаза уставились на что-то позади меня. Я обернулась, чтобы увидеть… ничего. Ветер, тревожно размахивает ветвями деревьев. Мёртвое трепетание листьев. Мраморный ангел, смотрящий...
Не ангел.
Хладный.
Он был обнажённым, бледным до синевы, и жизни в нём ощущалось не больше, чем во мраморе, к которому я прислонялась. Я вздрогнула и пододвинулась ближе к Джинксу. Я не почуяла даже намека на приближение Хладного.
А ещё он ничем не пах. Ни малейшего запаха убийства, недавнего или выцветшего. Как будто он никогда и не жил вовсе.
- Хочешь сейчас посмеяться? – спросил Джинкс.
Я вцепилась холодеющими пальцами в его руку.
- Чего ему надо?
Джинкс с беззаботным видом пожал плечами в ответ. Краткое прикосновение паутины вечности, и голова Хладного, кажется, слегка переместилась. Или нет. Я не заметила движения его глаз, но каким-то странным образом он начал смотреть на меня. Это был самый дискомфортный взгляд, который я когда-либо выносила. Похоже на недремлющее око божества.
Он был не один. Ни запаха, ни звука приближения, но из тени показался ещё один Хладный. Она была женщиной, с телом, едва прикрытым истлевшими лохмотьями, и спутанными волосами, трепещущими на ветру. Я почти узнала её, но побоялась думать над этим дальше. Было слишком трудно сосредоточиться на их лицах, размытых временем до полной потери различий.
Джинкс, наблюдающий за этим наводящим леденящий ужас видом, взглянул на часы и произнёс:
- У нас ещё есть немного времени. Что, если…
Он смутился. Джинкс, который не смущался никогда. Эта странность отвлекла меня даже от пугающего внимания Хладного.
Он не смог посмотреть мне в глаза:
- Ты могла бы оказать мне честь согласием на танец?
- Танец? Здесь? Сейчас?
- Мы прежде никогда не танцевали, - добавил он, не поднимая глаз, встал и протянул ко мне руку. - Пожалуйста.
Ни музыки. Ни места для танца. Какого дьявола он считает, будто я могу захотеть танцевать в такой момент? Я была рассержена, выбита из колеи, и это было последним, чем я желала бы сейчас заниматься.
Пока он не поднял взгляд на меня.
Я вся превратилась в углы и локти, непригодные к этому виду близости; Джинкс тоже: это чувствовалось по чопорности его прикосновений. Его руки на моей талии удерживали меня на точном, почти монашеском расстоянии. Я неловко пристроила ладони на его плечи, и мы начали медленно двигаться невпопад, в мучительном осознании нелепости происходящего.
Джинкс задвигался увереннее, привлекая меня к себе; слегка расслабил руки и притянул меня чуть ближе. Не помню уже, когда я в последний раз танцевала – и уж конечно, никогда не исполняла нечто подобное - но в итоге он повёл меня в медленном изящном вальсе вокруг надгробий. Мир вокруг нас вращался, словно раскручивающиеся стрелки часов. На лицах Хладных отражались лунный свет и пустота. Я закрыла глаза, чтобы не видеть их и прижалась лицом к плечу Джинкса.
Он напевал мелодию настолько тихую, что я скорее ощущала, чем слышала её; мотив, что я помнила спустя много столетий. Я улыбнулась и повернулась лицом к ложбинке на его шее. Наши тела плавились друг о друга, и мы танцевали медленнее, и ещё медленнее, пока не остановились, сплетенные в объятьях, словно любовники под луной.
Я подняла голову. Губы Джинкса коснулись моих в нежном, сладком, пустом поцелуе. Я ощутила вкус воспоминаний на его языкы, но они не были его собственными. Он выпил женщину, и на один слепящий яростью момент я ненавидела её достаточно сильно, чтобы желать убить её снова.
- Почти рассвет, - произнёс он.
- Нет, - я ухватилась за него, когда он попытался отстраниться, - Джинкс, скажи, что ты будешь сделать. Скажи мне.
Он посмотрел мне в глаза и столетия прошли между нами. Тысячи смертей. Реки крови. Кем мы были? Демонами? Проклятыми? Мы не могли найти ответ на этот вопрос. Но Джинкс продолжал спрашивать. По крайней мере, его отвага никогда не терпела неудачу.
- Я собираюсь сесть, - медленно сказал он, - и дождаться рассвета. Вот так просто.
Я рассмеялась и с презрением сбросила с себя его руки. Дурак. Мне следовало остаться дома.
- Дождаться рассвета? – повторила я, - Джинкс, ты безумнее Лютера. Это не сработает. Мы все попробовали. Если бы это было настолько просто, от всех нас остался бы лишь пепел!
Мы не переносили солнце, это правда. Мы либо находили убежище во тьме, либо страдали от сводящей с ума агонии краткое мгновение контакта с солнечным светом, а затем нас развеивало облаком тумана.
А на закате мы собирались обратно. Целыми. Нетронутыми.
Джинкс знал это.
- Ты пробовала? – Джинкс никогда не повышал голос, но сейчас он был почти резок со мной. - Нет, Элен, ты пробовала? Потому что я пытался. Я пытался последние два года, и потерпел неудачу, но я сгорал. Нужно просто отказаться становиться туманом. Нужно просто иметь желание сгореть и продолжать делать это, пока не умрёшь.
- Это невозможно.
- Нет. Я выдерживал на солнце до трёх часов, и этого было недостаточно. Но на сей раз - на сей раз я сделаю это. Я останусь под солнцем полный оборот Земли, пока солнце не сядет и я не умру. - Джинкс заглянул мне в глаза. - Ты мне веришь?
Никто не мог сделать такое. Никто и никогда.
- Да, - прошептала я. Что-то в его глазах вынуждало меня ему поверить. - Ты не должен этого делать. Подожди немного. Еще один танец. Как насчёт через годик-другой?
Он посмотрел на меня очень серьезно. Коснулся моей щеки пальцами, слишком нежными для того, кто столетиями убивал.
- Я теряю время, Элен. Часы. Иногда дни. Внезапно я понимаю, что мир двигался дальше без меня, и знаю, что однажды я погружусь в сон и стану одним из них. Если я не умру, то я превращусь в Хладного. - Джинкс прижал к губам мои пальцы. - Помоги мне.
Вечеринка подошла к концу. Некоторые из участников пикника уже развеялись, заскучав от игры со смертью; некоторые в различных стадиях раздетости валялись на земле. Лютер был всё ещё там; его смех вёл нас сквозь запутанные деревья в просвет, уже наливающийся красками дня. Приближался рассвет.
- Очаровательная вечеринка, - заметил Лютер. Он поправил драповые шнурки на манжетах, лёгким щелчком стряхнув с пальцев капли крови. Черити и вампир-ребёнок, до сих пор переплетённые в объятьях, неподвижно лежали у его ног. Глотки обоих были вырваны. – Увы, я должен удалиться, дорогие мои… места, которые можно посетить, люди, которых можно съесть. Дашь мне знать, если у тебя получится умереть? Отстучи по столу. Пошли мне духовное послание.
- Лютер, - произнёс Джинкс из-за моей спины.
Светло-голубые глаза Лютера внезапно стали очень серьезными.
- Вы когда-нибудь думали, - спросил Лютер, - что это воля Божья? Что ты сделал, чтобы заслужить этого, Джинкс? А ты, Элен? Я знаю, что сделал я, и, скажу вам, совершенно не тороплюсь оказаться лицом к лицу перед Богом, который создал меня.
Он сбросил с себя серьёзность, словно ненужный плащ и причмокнул губами в мою сторону:
- Элен, дражайщая, будь на связи. Мои двери всегда открыты, и так далее, и тому подобное. Мы могли бы заняться чем-нибудь забавным, ты и я. Как в старые добрые дни.
Он растаял туманом, не договорив, и утёк струйкой дыма: призрак среди призраков. Я закрыла глаза, ощутив прошедшую сквозь меня волну холода.
Прощай, Лютер. Я покончила с ним. С ними всеми. И как только Джинкс прожил последние пятисот лет с этой ноющей от любопытства пустотой? Неудивительно, что он стал эксцентричным.
Все разошлись. Солнце поднималось, сдавливая мою грудь и отталкивая прочь. Мертвецы становились дымом один за другим; некоторые втягивались в землю, другие таяли в воздухе.
Но только не Хладные. Я видела пятерых, и еще нескольких заметила краем глаза среди деревьев. Они ждали молча, бледнея тем сильнее, чем ярче разгорался рассвет, но даже не пытались уйти. Они нашли себе убежища, и ждали.
Джинкс взял мою руку и сел на надгробный камень, достаточно большой для двоих; мы взгромоздились на него вместе, в понимающем молчании. Проснулись и начали петь птицы. Наши лица овевал тёплый воздух.
- Элен, - произнёс Джинкс, когда из-за горизонта показался край солнца, - полагаю, я никогда не говорил, что люблю тебя.
Огонь. Огонь лился по моим венам, по моей плоти, пожирая меня заживо изнутри – боль, превыше любой смертной боли, превыше смерти, боль, у которой не было конца.
Я терпела из последних сил, сжимая подрагивающую ладонь Джинкса. Наша кожа почернела и с хрустом отваливалась. Непролитые слезы вскипали в глазах. Меня обдирали слой за слоем, с жестокостью, превосходящей всё, что я когда-либо знала.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я отрубилась. Не очень долго. Минут десять, наверное. Я слышала отчаянный крик Джинкса, когда он понял, что я ускользаю - он пытался ухватить меня горящей рукой, но я не могла остаться, я развеялась в пространстве и ощутила если не покой, то по крайней мере конец боли.
Последнее, что я видела прежде, чем растаять полностью, был горящий факелом Джинкс, которого можно было узнать только по глазам. И вокруг него, немыми свидетелями - белесые тени Хладных.
Я собралась воедино в сумерках, на расстоянии вытянутой руки от того места, где растаяла. Прохладный свет луны. Тишина. Неподвижное белое мерцание Хладных. Никто другой не потрудился вернуться.
Разумеется, он потерпел неудачу. Никто не мог бы вынести эту пытку, и неважно, насколько чистым было желание. Он сидел точно на том же месте, где я его оставила: на побитом ветрами старом надгробье, достаточно широким для двоих.
- Джинкс, - он казался снова целым, хотя пережитый опыт заставил его выглядеть странно…
Я шагнула вперёд, а он повернулся ко мне и улыбнулся. По-настоящему улыбнулся. Радость в его глазах была душераздирающей.
- Джинкс, – прошептала я.
Я закрыла глаза и почувствовала привкус зрелой, живой тяжести крови на языке.
Не мертвый.
Смертный.
Я едва не упала в обморок от его прикосновения; экстаз был сильнее, чем я могла вынести. Он был каждой потребностью, которую я когда-либо удовлетворяла, каждым желанием, которое я исполнила. Я хотела его способами, которые не в силах была даже начать постигать.
Мне неудержимо хотелось выпить его до дна. Я знала, какова на вкус будет его жизнь: насыщенной и тонкой как редчайшее из вин. Пищей богов.
Его тёплые, тёплые пальцы погладили моё холодное лицо. Я вслепую потянулась к его рукам, глубоко вдохнула воздух в месте биения пульса, позволила ритму его бьющегося сердца заполонить мои уши.
О, Джинкс. Ты великолепный дурак.
- Видишь? – сказал он, - Я ждал тебя. Я знал, что ты вернёшься.
Я не могла ответить. Он прижал запястье к моим губам, и когда я поцеловала тонкую кожу, то почувствовала, что он дрожит в одном порыве со мной. Мы были едины, Джинкс и я. Всегда были.
- Пей, - шепнул он.
И я послушалась.
Ореол его жизни заключил меня в свои объятья, закружил в пламени, которым был Джинкс: в великолепии и сострадании, в голоде и потребности, в холодном сиянии любви, которую он не мог ни получить, ни забыть. Моё лицо было единственным источником света в его тьме. И в тот момент, когда наши души слились воедино, мы обрели покой.
Его сердце затрепыхалось. Я попыталась отстраниться, но тёплые руки удержали меня на месте, и я не смогла остановиться, всё сильнее втягивая его в себя, поглощая его целиком.
Мертвый груз на моих руках. Я закричала, но это была лишь тень тех мук, что я чувствовала; я не хотела…
… убить его.
О, Джинкс. Я стала ножом, которым он собственноручно пронзил своё сердце.
Я баюкала его обмякшее тело всю долгую, долгую ночь под бесстрастным взглядом звёзд.
Незадолго до рассвета ледяная рука погладила по моей щеке, и я подняла взгляд на сонамбуличное лицо Хладного. С медленной осторожной заботой он потянул тело Джинкса вниз.
- Нет, - отрезала я. Его лицо было совершенно неподвижным, но мне привиделся проблеск сострадания в мёртвых глазах. – Не сейчас.
Я прижала тело к себе. Оно остыло за ночь, как и всякая плоть, но под собственной кожей я всё ещё помнила тепло, и солнечный свет, и радость. Внутри моих вен я была Джинксом.
- Солнце встаёт, - сказала я ему. Он был таким тяжелым. Таким настоящим, более реальным, чем что угодно в течение сотен лет. - Ты не рассказал мне, как долго это продлится.
Его кровь говорила мне, что это будет долгая смерть. На сей раз я была к ней готова. Джинкс выдержал. Как смею я сделать меньшее?
Когда разъедающий солнечный свет коснулся меня, я в последний раз поцеловала холодные губы Джинкса и поднялась на ноги. Я приготовилась гореть в огне, но вместо этого…
… вместо этого мою щеку слегка пригладили тёплые лучи. Белая кожа окрасилась в бледно-розовый цвет.
В невероятной тишине я услышала, как начало биться моё сердце, отсчитывая часы жизни в обратном порядке.
Дар крови и жизни Джинкса. Я стала смертной.
Я снова поцеловала его, в молчаливой благодарности. Слёзы из моих глаз блестели на его щеках. Я зажмурилась от слепящего сияния рассвета и зачарованно слушала стук своего сердца.
Меня простили.
И теперь я знаю свой путь. Я буду сидеть здесь, как Джинкс до меня, в тёплых объятиях солнца. С сумерками вернётся Хладный, и я предложу ему кровь, и с кровью передам ему дар Джинкса, доставшийся нам столь дорогой ценой.
Смерть.
Я слышу, как моё сердце выстукивает его имя, и знаю без тени сомнения, что он ждет меня по ту сторону солнца.
@темы: книги, перевод, вампиры, внесерийное, Рейчел Кейн (Rachel Caine)